Сказка о принце. Книга вторая

Эта весна пришла в Леренуа поздно – уже катился к середине март, а на теневой стороне, под кустами и в канавах, у стен домов еще лежали, прячась под деревьями, слежавшиеся охапки ноздреватого снега. Весна была поздняя, но стремительная, точно пыталась наверстать упущенное; солнце, испугавшись того, что зима останется в стране навсегда, вдруг вылетело из-за облаков и за неделю вылило на мир недоданные тепло и свет. За неделю просохли дороги, к концу марта окончательно установился конный путь.

Леренуа – благодатная земля. Она, как и Руж, как юг Фьере, как южная и центральная часть Приморья, не обижена теплом и светом. Зимы здесь бывают сырыми и ветреными, но снега достаточно, чтобы укрыть пахотные поля, кормящие едва ли не весь Западный предел. Весна начинается рано, и почти десять месяцев в году тепло, а дождей в последние годы выпадало ровно столько, сколько нужно, чтобы все живое прославляло солнце и жизнь. Тирна – единственная большая река, но ее притоки, ручьи и множество мелких озер и на севере Леренуа, и во Фьере не дают ощущать недостатка влаги. Этот край – деревенский, сельскохозяйственный. Не выжженная солнцем степь – покосы и пахотные поля, перемежающиеся рощами, деревни, маленькие городки, дома, украшенные затейливым деревянным кружевом, грачи на полях, клонящиеся под ветром травы – вот что такое Леренуа. К востоку, к Нови-Кору лето становится жарче и короче, зима – холоднее, к северу Фьере снег лежит уже по три-четыре месяца в году, южный краешек Леренуа и провинция Южная – уже степь, но здесь – хорошо.

В поместье ван Эйреков уже много лет в эту пору царила тишина. В господский дом, стоявший на холме, почти не долетают звуки крестьянских работ; господин Август Анри ван Эйрек давно живет один, и ни детские голоса, ни женский смех не нарушают эту тишину. Нынешней весной, однако, благодать то и дело нарушалась – то стуком копыт, то звоном клинков в фехтовальном зале. У господина ван Эйрека уже несколько месяцев гостил племянник – Людвиг ван Эйрек, молодой повеса, угодивший в столице в неприятную историю, а попросту говоря, ввязавшийся в дуэль. Родители от греха подальше сплавили дитятко из Леррена – теперь дуэли запрещены, ослушавшихся ждет тюрьма и скорый суд. Чтоб еще куда не влип, для острастки… да и подлечиться незадачливому дуэлянту нужно – уже полгода минуло, а он все еще хромает. Мало кто знал – а остальным и не положено было знать – что под личиной непутевого гуляки племянника прятался тот, за кого еще год назад была обещана немалая награда, кого объявили вне закона, а потом вычеркнули из списка живых. Ну, в последнем, правда, лорд-регент, а теперь законный король Густав Первый слегка ошибся, однако бывший наследный принц, а позже беглый каторжник Патрик Дюваль разубеждать его не собирался. Возвращаться на тот свет ему пока не хотелось.

Странно, думал Патрик, он никогда прежде такой весны не видел. Дома не видел, потому что не замечал – ни солнца такого яркого, в столице оно иное, ни зелени этой, так быстро и нахально тянущейся вверх. А там, далеко-далеко отсюда, не замечал, потому что там осталась Магда. Грязь помню, серые лица… и черноту. А все остальное забыл.

Прошлой весной он сам звал к себе смерть. Теперь… хотелось жить! Жить, жить, жить! Смотреть в небо, пить вино, есть хлеб и мясо, ходить и сидеть, а не валяться, как колода, скрипя зубами от боли, ездить верхом. Чувствовать, как снова становится послушным тело. Разговаривать с людьми, не ожидая каждую минуту окрика, тычка или зуботычины. Жить. Просто жить, Господи, какое же это счастье!

После черноты и отчаяния каторги, после долгих месяцев боли Патрика радовал каждый день, когда он чувствовал себя нормальным, обычным человеком, не осужденным, не приговоренным к смерти. Пусть временным было это убежище, пусть ненадолго это – все равно, спасибо судьбе за каждую минуту, за каждый глоток воздуха, свободного, чистого воздуха жизни.

Силы прибывали быстро и уверенно; теперь ему не приходилось заставлять себя хоть что-то съесть, хромота становилась все менее заметной, он снова уверенно держался в седле. Тело слушалось, почти как раньше, движения снова стали стремительными, уже не приходилось при каждом неосторожном повороте охать и ругаться сквозь зубы, к рукам вернулась былая ловкость. Мозоли с ладоней потихоньку сходили; однажды «дядя» с улыбкой заметил, что теперь его племянника уже не спутать с мастеровым или конюхом.

Просыпаясь утром, Патрик открывал глаза и щурился от солнечных лучей, бьющим в окна – комната его выходила на восток. Подставлял лицо холодному ветру, трогал пальцами пробивающуюся зеленую траву. И улыбался. Сначала робко и редко, затем все чаще. Не гримаса, скрывающая боль, не усмешка через силу – улыбка сначала несмело и слабо, потом все ярче появлялась на его лице. И «дядя», Август Анри ван Эйрек, облегченно вздыхал про себя: слава Богу. Теперь ему есть чем похвастаться и обрадовать лорда Лестина.