Сказка о сером волке

Я попросил компанию до наступления вечера покрыть все убытки по убыстренной продаже некоторого моего имущества, к чему мне пришлось прибегнуть не по моей вине. Затем я, не подымаясь с четырех конечностей на две, попросил удвоить все положенное по контракту и также до наступления темноты полученную сумму вручить мне чеком или наличными.

И только после того, как эта операция была произведена, у меня появились основания написать тебе письмо. Но я не сделал этого, потому что рукопись еще не стала тогда книгой. И могла не стать ею в стране, где так все континентально. Вкусы. Моды. Умонастроения. Внешняя и внутренняя политика. Где даже делающий политику, просыпаясь утром, не знает, какой ветер будет господствовать к полудню. Повеет ли умиротворяющий бриз или подует леденящий ураган. Но книга вышла и ушла в продажу. Теперь ее уже не выдуешь из рук читателей никаким ветром. Она живет и говорит, а я занимаюсь тем, что между английских строк вписываю в нее русские строки, чтобы ты мог убедиться, что мы не зря встретились после Эльбы на берегах Горамилки.

Я знаю, ты многое пожелал бы дополнить в этой книге. Но ты ничего не найдешь в ней такого, что тебе захотелось бы исключить.

Наш разговор о темпах созревания не прошел мимо. Ты, может быть, и забыл его. Но твои слова звучат в моих ушах.

Это было на поляне в лесу в воскресенье, когда молоканин (я не хочу его называть уважаемой фамилией) съел всю черную икру столовой ложкой.

Кажется... Впрочем, я это скажу при встрече. Весной я получу возможность лично выслушать твои замечания о моей книге. Я буду снова в России.

Русский поклон с американским реверансом твоей молчаливой и прелестной жене, твоим детям - от меня и от всех Тейнеров. Мои лучшие пожелания Петру Терентьевичу (он тоже мой педагог), Дарье Степановне, Кате, Дудорову, Сметанину, досточтимому Кириллу Андреевичу и его прославленной в Америке миссис "Тудоихе". Андрею Логинову - тоже... И всем, всем, кого я полюбил и кто немножечко, наверно, все еще посмеивается надо мной. Каждый жнет то, что сеет.

Твой болтливый Джон

ноябрь 59

Кэмп-Бетси с видом на Гудзон

и с твоим портретом на восточной стене

моей рабочей комнаты".

В конце письма была небольшая приписка:

"P.S. Тебя, наверно, удивляет, что здесь ничего не сказано о волке. Я не хотел быть с ним на одних и тех же страницах.

Читай следующие листы. Потом пусть прочтут их все. Это уже не письмо, а нечто напоминающее эпилог, который, может быть, будет полезен Пелагее Кузьминичне Тудоевой".

LVII

"Будучи верным себе американским журналистом, я считаю, что и письма должны иметь свой сюжет, если они хотят читаться с интересом. Это письмо, написанное для всех моих бахрушинских друзей, наверно, будет оценено в этом смысле.

Итак...

В хронике самоубийств одной из вечерних газет Нью-Йорка (вырезку прилагаю) мелким шрифтом сообщили о том, что полисмен Генри Фишмен, дежуривший ночью на Бруклинском мосту, был свидетелем прыжка в воду неизвестного.

Самоубийца сбросил с себя перед прыжком пиджак. Подоспевший Генри Фишмен обнаружил в карманах пиджака документы и никому не адресованное письмо. В письме всего одна строка: "Да будет всевышний моим судьей". В документах значилось: "Трофим Т. Бахрушин. Фермер".

Далее газеты не интересовались уходом мистера волка из жизни.

Но если бы все это описывал репортер из газеты, состоявшей на службе у "холодной войны", он бы объяснил смерть фермера как печальный результат его поездки в Советский Союз, где почтенный мистер, будучи отравлен коммунистической пропагандой, потерял рулевое управление и, сбившись с правильного курса, дал "лево руля" с Бруклинского моста.

Затем следовал бы вывод о том, как опасно здравомыслящим, каким и был вышепоименованный мистер во все годы его жизни, ездить в СССР и соприкасаться с губительными свойствами коммунистических идей, завораживающих не очень устойчивых джентльменов.

И этому кто-то поверил бы.

Но если взять интервью у набожной Эльзы, она бы сказала, что провидение покарало его сразу после того, как она попросила об этом в своих жарких молитвах бога.

Эльза, сделав рот трубочкой, обманывая неизвестно кого, себя или своего бога, сказала мне, что в конце концов покойный ее муж Роберт, может быть, ушел в иной мир не без помощи Трофима. И что это только теперь ей приходит в голову, после того как она узнала, каков в действительности Трофим.

Старая костлявая гиена готовилась к встрече с Робертом в потустороннем мире. Разговаривая со мной, она, видимо, репетировала объяснение с супругом, чтобы снять с себя обвинения в отравлении старика рыбой.

Потом я встретился с Юджином, мужем дочери Эльзы. Его фигура, с засунутыми в карманы руками, напоминала мне русскую букву "Ф", начальную букву слова "фат", являющегося его настоящим именем.

Тупорылый, как говорят в Бахрушах, напоминающий в профиль зайца без ушей, он мне объяснил причины прыжка с моста тем, что старый мистер боялся Юджина.