Сказка о спящем красавце, или Леськино счастье

Гляжу на него, а Велеслав, будто и вправду во сне живет. Чего снится, только ему ведомо. Да видать сон-то недобрый, коль кручина сердца не покинула. И я там есть.

– Велеслав, сокол мой, – зову я князя, а он и не слышит толком. – Ты прости меня, князюшка, что душу тебе измотала. За вредность мою прости, за важность глупую и за то, что прочь гнала, и назад не велела возвращаться. Мне без тебя и свет не мил. Не хочу я больше быть важной и одинокой. О тебе одном и днем, и ночью думаю. Ты вернись ко мне, Велеслав, а я уж как прежде дурить не буду. Нос задеру, куда я без этого? А гнать не стану. Нет мне без тебя ни счастья, ни радости.

Так и сказала всё честно, да только он не услышал. Тут я и обозлилась.

– А ну, встань, говорю! – так ногой и топнула. – Ишь, чего удумал! Пнем засел, будто корни пустил, и на меня не смотрит! Я ж тебя в рог бараний согну, век не разогнешься! И не говори, что прок от тебя есть. Нету прока, коли защитник и отец родной тенью станет. Князь!

Велеслав и вздрогнул. Голову поднял и на меня смотрит, а всё одно не шевелится. Я опять ногой топнула, за руки его схватила и на себя дернула. Встал соколик на ноги, на меня смотрит, а муть в глазах не проходит. Хмурится князь мой, сказать что-то хочет, а на уста будто замок навесили. Вот я и не сдержалась. Подступила к нему, на цыпочки встала и за голову взяла.

– Я должок тебе вернуть решила. Ты тогда мне лишку отмерил, хотел, чтоб назад отдала. Так вот тебе с добавком.

И к устам его прижалась. Вот тебе, красавец мой спящий. Тогда и капли хватило, а теперь готова до последнего вздоха всё отдать. Вздохнул князюшка тяжко, а потом и обнял. А как отвечать начал, я уже не запомнила, сама как в тумане была. И силушки нет отодвинуться, да в глаза заглянуть. Авось, получилось.

Уж и не знаю, сколько так долгами-то мерились, да только звон тут послышался. А следом, как карканье:

– Прочь!

Вырвалась из рук Велеслава, да собой его закрыла от колдовки-оборотницы. Вороной в окошко ворвалась лиходейка, да опять человеком стала. Стоит напротив меня, глазами темными сверкает.

– Не твой он, кудесница, – говорит мне злыдня. – Мой теперь.

Обернулась я, да чуть и не заплакала. Спит мой князюшка, даром что глаза открыты. Стало быть, и ее целовал также, раз уж меня не признал. А колдовка и продолжает:

– Ты что сон для него. Пусть тебя целует, а душой ко мне привязан.

– Врешь ты, оборотница, – отвечаю. – Был бы твой душой, обо мне бы не грезил. – А потом и поняла по злости ее: – Он ведь тебе противится. Меня целовал, а от тебя воротится. Пусть и спит, да всё одно мне верен.

– А мною повязан, и сделает, как я скажу.

Не возразила! Угадала я, значится. Нет промеж них ни поцелуев, ни объятий жарких. Меня, вон, выпускать не хотел, а на нее кулаки сжимает. Для того-то обряд свадебный и нужен, чтоб уже противиться перестал, да что она хочет, сделал.

– Вот уж обойдешься, – усмехаюсь я, на колдовку глядючи. – Не отдам я тебе князюшку, самой нужен. Не летать вороне подле сокола. Не бывать вашей свадьбе в помине.

Руки-то и вскинула. Подхватило колдовку ветром, к дверям откинуло, а там побеги уж новые тянутся от переплетенных веток. Обхватили злодейку, по рукам и ногам связали – теперь уж не вырвется. Так и стоит, к ветвям прижатая, в путы крепкие скручена. А я к князю опять повернулась. Подошла к нему и в глаза заглянула. А он хмурится пуще прежнего. Головой мотнет, потом еще раз, да бранное слово с уст и сорвется.

– Злись, сокол ясный, – говорю ему, а сама по щеке глажу. – Злость – она тоже силу дает. Видать, нашла я дорожку, коль оживать начал.

После опять к устам его прижалась, да только и успела вскрикнуть. Спину болью обожгло. Обернулась, а ветви мои уж прахом черным осыпались – погубила жизнь новую колдовка. Стоит передо мной баба страшная, глазами черными сверкает. Молода, иль стара, и не скажешь. Волосы клоками на пол летят, нос клювом коршуна загнулся, и зубы острые скалит. Вот она суть оборотня, разом все сущности наружу полезли. А от проклятья ее мне спину сворачивает, стоять уж мочи нет.

Вскрикнула я и на пол упала, света не вижу. А колдовка снова силу собирает, того гляди ударит. Хочу в ответ силушку позвать, да боль разум застит. Двинуться с места не могу, руки-ноги посводило. Видать погибель пришла кудеснице. Так и не узнала, каково счастливой жить. Закрыла глаза, чтоб смерть не видеть, да только крик услышала мерзкий.

Глаза открыла, а из груди колдовки рукоять ножа торчит. Обернулась, а то князюшка мой очнулся. Глаза синие, ясные, а в руке второй нож держит. Замахнулся уже, да колдовка к окну метнулась. Ножик из груди вытянула и на окно заскочила.

– Не видать вам счастья, окаянные, – прокаркала оборотница. – С каждым поквитаюсь.

А ей вдогонку уж второй нож летит. Да и попал бы, коли б гадина вороной не обернулась. Велеслав ко мне кинулся:

– Что ты, Лесенька?

– К окну неси, – только и велела. – Покуда гадина не упорхнула.