Сказка про манную кашу [сборник сказок]

Да, это была она. Великая река раскинулась перед ними на просторе. Посредине, где течение всего сильнее, она бурлила, закручивая воронками пену, но ближе к берегу успокаивалась и тихо покачивалась в простоквашных затонах. Река текла с востока на запад, и, насколько хватало глаз, тянулись вдоль нее топкие берега. Где-то здесь потерялись следы принца Киселя… Неужели это конец пути? Маше хотелось что-то сказать своим спутникам, но от волнения у нее перехватило горло.

— Ну что ж, — сказала Протоплазма, — если так, то я, пожалуй, пойду. Сейчас самое время подкрепиться. Если что — крикни, я буду поблизости.

Она потекла к реке, скрылась и вынырнула уже на середине, фыркая как тюлень:

— Люблю кислую простоквашу. Уфф! Но я люблю и сладкую простоквашу!

— Он… которого ты ищешь… должен быть где-то здесь? — спросил кактус Игнация.

Маша кивнула. Кактус Игнация почесал колючкой в затылке и с недоверием огляделся по сторонам, но ничего подозрительного не заметил.

— Тогда — желаю удачи! Если понадоблюсь — свистни.

Он хотел еще что-то добавить, но раздумал и покатился в пустыню.

Легко сказать — где-то здесь! Но даже если принц Кисель был где-то рядом, найти его в путанице бесконечных проток было бы очень непросто. Маша пошла по берегу, крича:

— Принц Кисель, где ты? Ау!

Но ответом ей было только эхо, да и то скоро увязло в кисельных берегах. До самого вечера бродила Маша вдоль реки, а на закате присела отдохнуть на крутом бережку. Перед нею река несла к Белому морю свои молочные продукты. Бурлили сливки на перекатах, дремали варенцовые заводи, кисли кефирные омуты. Прямо под бережком в реке о чем-то болтали пенки:

— А наш-то, наш, подумать только! Не хочу мол — и все!

— А папаша Хрен?

— Чуть не лопнул со злости! Моя Горчица, говорит, с ее золотым характером и приданым осчастливит любого принца. И если ты принц, то нечего ломаться!

— А он?

— Уперся и ни в какую. Тогда папаша Хрен стал так ругаться, что в реке сливки скисли, и сказал, что придет завтра и задаст ему перцу!

— А что принц Кисель?

— Вздыхает, понятно, да что он может??!

Услыхав имя своего суженого, Маша кубарем скатилась с берега.

— Пенки, милые пенки! Скажите скорей, где принц Кисель и что с ним?

Пенки с опаской выглянули из реки:

— Кто ты и зачем тебе нужен наш принц?

— Я манная каша, а принц Кисель — мой суженый. Я пришла издалека, чтобы его увидеть, неужели вы мне не поможете?

Пенки посовещались, и указали Маше на небольшой холмик на берегу соседней протоки. Не чуя под собой ног, забыв поблагодарить пенок, бросилась манная каша туда, где страдал ее суженый… Наступила ночь. Вышел из тумана кривой разбойничий месяц. Вынул из кармана перочинный нож.

— Ах, будет резать, будет бить, — заахали слабонервные звезды, а самые робкие упали вниз и зарылись в сахарный песок.

Но месяц резать никого не стал, а размахнулся и бросил нож в гладь молочной реки, и он застыл там его отражением. Наступили тишина и покой. Высоко в небе хоры стройные светил разучивали танцы к Дню самодеятельности. Пенки уснули в реке. Храпела на отмели впервые в жизни сытая Протоплазма. Ни одна дверь не скрипела. Манная каша разговаривала с принцем Киселем.

— А помнишь, мы ходили в детстве на речку Газировку?

— Еще бы! Я катал тебя на лодке и чуть не утопил!.. Но как же ты жила все эти годы там, в городе Туманове?

— Так и жила: тебя ждала, днем хлопотала по хозяйству, а вечером выходила на дорогу и смотрела, не идешь ли ты…

— Боже мой, а я то думал, что про меня все забыли! Может быть поэтому я так долго не возвращался… Господи, до чего же стыдно! — сказал принц Кисель и заплакал скупыми мужскими слезами.

— Не грусти, милый, — утешала его Маша, — я нашла тебя, и теперь все будет хорошо!

— Ах, если бы так, — вздыхал принц Кисель. — Как бы хотел я снова оказаться дома, в Туманове! Но, боюсь, отсюда меня уже не выпустят. Думаешь, здесь рай земной, если песок сахарный? Всем заправляет здесь грубый и невежественный папаша Хрен со своими перцами. Он хочет женить меня на своей дочке Горчице. Я на нее даже смотреть не могу — сразу слезы на глазах наворачиваются. А он вбил себе в голову, что должен выдать свою дочь замуж за принца. Ох уж эти выскочки! До поры до времени я смотрел на все это сквозь пальцы, говорил: «Посмотрим, там видно будет». А сам думал: «Завтра уйду, только меня и видели», — а потом расслабился, потерял форму, и уже не мог не то что уйти — пошевелиться. Я ничего не могу с собой поделать, а они почуяли мою слабость и обнаглели. Дошло до того, что мне стали угрожать. Вчера опять приходил папаша Хрен. Ну я, конечно, ничего ему не обещал — и тогда, страшно ругаясь, он сказал, что дает мне последний срок. Если я, как он выразился, не одумаюсь, он придет сегодня утром со своими подручными и задаст мне перца — а этого унижения я, можешь не сомневаться, не переживу. Как хотел бы я говорить с тобой еще — но наступает утро. Скоро придут мои мучители. Умоляю, не попадайся им на глаза — они ни перед чем не остановятся, а я даже не смогу тебя защитить!