А потом пришла бабушка, сказала, что она – папина мама. Но папа так никогда и не пришёл. Старуха забрала Соню и кормила её. В самом прямом смысле – именно кормила, постоянно кормила, только кормила… А ещё очень нудно, надоедливо причитала. Больше ничего из их быта и общения Соня не запомнила. Девочка сама находила себе развлечения в пропахшем пылью и старой одеждой пригородном доме. Отыскала какие-то книжки и пыталась различать буквы, которые показала ей соседская девочка-первоклассница. Соня уже тогда привыкла быть одной и полагала, что это нормально. Бабушкины ласки были ей неприятны, она с трудом их терпела и всячески избегала – очень уж та казалось чужой и какой-то… Тогда Соня не могла найти нужного слова. Теперь бы она сказала «деревенской, некультурной». Так что интернат стал для неё не местом заключения, а скорее глотком чего-то нового, интересного – здесь оказалось столько книжек, а ещё – мозаика, а ещё – занятия: лепка, рисование, аппликация. У Сони всё получалось лучше, чем у других, и её часто хвалили. Остальные дети мало её волновали, но когда они попробовали обидеть новенькую, получили резкий отпор: защищать себя Соня научилась ещё в посёлке – там педагогов много, одни только пацаны из местных чего стоили…
– Как ты говоришь – Алла? Нет, правда, твоя мама – Алла? Ира, послушай, как она говорит «хэ» вместо «рэ»!
– Все дети картавят!
– А фамилия твоя как? Фамилия? Надельман, может?
– Нет. Смихрнова.
– Вот видишь… – сказала молодая. – Послушай, ребёнка уже ищут, наверное.
– Так ведь русский папа! – шептала, поражённая, Мара. – Боже, Ира, я знаю её мать. Это моя Аллочка, она вышла замуж за русского. А потом развелась, и опять вышла замуж… Наверное, это как раз её дочь… Она достала меня из колодца, нет, ты подумай! Дочка моей Аллочки…
– Из какого ещё колодца?
– Мы играли в мяч, я отступилась и не заметила колодца, ну, который в земле. А она не убежала, она меня вытащила! Я могла там погибнуть… Я не могу, не могу так просто уйти от этой девочки. Мне надо всё узнать!
– И что – давно умерла твоя Аллочка? – очень тихо поинтересовалась Ира. – Можно ведь выяснить данные. Имя, конечно, редкое, но не обязательно же…
– Умерла? – переспросила Мара, явно думая о другом. – Да, ужасно, ужасно…
Она безотрывно смотрела на Соню, как Соня – на лиса.
– Смотри: у девочки крестик, – заметила Ирина. – Это не еврейский ребёнок. Откуда это у тебя, Сонечка?
– От мамы.
– Вот видишь!
– Да откуда же ей знать! – возразила Мара. – Ей всё – от мамы! Небось, бабка и окрестила, известное дело. Про такие вещи не говорят, в стране победившего социализма. Как ей вообще крест-то оставили, вот чудеса… На память, что ли?
– Не говорят, а ты орёшь! – Ира оглянулась на дверь. – Детка, Сонечка, мы ещё приедем, покажем другой спектакль, обязательно. И всех наших куколок привезём. Пойдём, я отведу тебя, ладно?
Но Соня не отвечала. Она смотрела на лиса, а тот на неё – задумчиво, изучающе.
– Как его зовут?
– Не знаю… – растерялась его хозяйка. – А ты бы как назвала?
– Бохрис.
– Почему Борис?
– Он сказал. Ты вехнёшься ещё, Бохрис?
Она прошептала это только ему – одними губами, но Мара услышала.
– Подожди… Сейчас он тебе ответит, – Мара потянулась к кукле.
– Не надо… – решительно отвела её руку Соня. – Он и так умеет, сам. Он уже сказал.
– Что, что сказал? – женщина почему-то жутко нервничала.
– Что хочет ко мне… Чтобы всегда со мной жить!
Борис и правда ей так сказал, она могла поклясться! Соня никогда в жизни (правда, пока её жизнь измерялась всего пятью, да и то неполными годами), не врала – ни себе, ни другим. Особенно по таким важным вопросам.
Тут, наконец, появилась воспитательница.
– Вот она где! А я считаю-пересчитываю, нет нашей Сони-тихони! Слава Богу, нашлась!
– Подождите… Скажите, у девочки есть кто-нибудь из родных?
– Круглая сирота. Она у нас недавно, месяцев восемь, с нового года.
Мара прислонила ладони к губам – то ли поражённая открытием, то ли что-то решая.
– Я знала её мать! – внезапно воскликнула она и добавила:
– Это точно. Абсолютно точно.
– Правда? Надо же!
– А что с отцом?
– По документам отца не было – внебрачный ребёнок.
– Да, да, это похоже… Аллочка – она второй раз, кажется, не расписывалась.
– А что же тогда за бабушка? – негромко поинтересовалась Ира.
– Да, была бабушка. Соня жила у старушки около года, та вроде признала, что её сына дочка. Только сына сама уже много лет не видала. Потом хворать начала, девочку к нам отдала – смотреть некому. Бабушки больше нет…
Воспитательница закончила фразу совсем тихо.
– Я бы могла? Мне надо поговорить с директором… – заявила Мара.
Разговор этот впечатался Соне в память, записался «на корочку». Иначе откуда бы она всё это знала? Мара не любила умильных воспоминаний о том дне и по-настоящему изводилась, если её хвалили за геройский поступок. Тётя Ира тоже предпочитала молчать.