Сказка в дом стучится

— Сказал же, что не скажу. Иначе Баба Яга сожрет меня с потрохами. А конфетку от ребёнка уже не отберёт, пожалеет.

Я жалела только о том, что села далеко — не дернуть за ухо, чтобы превратить Валерку в настоящего Чебурашку, а то Крокодил, Крокодил… Не знает Сенька своего папочку. Не сказать ведь, что настоящего…

— Почитай, — спустился малыш в столовую уже в пижаме.

Без Гели — та явно не пожелала отвечать за самодеятельность молодого человечка. Валера выпрямился, но к ребёнку не повернулся. На часах девять вечера — рассчитывал, наверное, на семейные посиделки на диване. Без виски. Мне завтра за руль. Я не он, не стану рисковать, да и габариты у нас с ним разные.

— Знаешь, а я все же поняла, кто твой папа, — заявила я весомо, присаживаясь на край детской кроватки. — Он не слон, он — Чебурашка.

— Почему?

— Потому что рыжий и уши большие.

— И я Чебурашка?

— И ты Чебурашка. Только маленький. Раз ты сын большого Чебурашки, как может быть иначе?

— А ты кто тогда?

— А я буду крокодилой.

— Нет такого животного.

— Как же нет? Даже песенка есть, — и я тихо запела: — По улице ходила большая крокодила, она, она зелёная была. Во рту она держала кусочек одеяла, она, она голодная была…

И я действительно нагнулась к ребёнку и ухватилась зубами за край одеяла. Сенька смотрел на меня огромными глазами.

— Ты не зелёная. Значит, ты не крокодила, — изрек он весомо. — Ты просто Саша.

— Да, я просто Саша. А ты просто Сеня. Ещё у нас есть просто Никита. И просто папа…

— А просто мама?

Я все ещё была от его лица на очень близком расстоянии и видела синее небо, которое должно было быть зелёным.

— А просто мамы нет.

— А почему?

— А потому.

— Так не отвечают, Геля говорит.

— Так отвечают, когда не знают ответа.

— А я знаю песенку про маму. Мы учили…

— Где? — перебила я.

Мне стало не по себе: тут же вспомнилась история Марианны и няни. Не надо со мной проигрывать тот же сценарий…

— У тети Фиры. Она играет на пианино, а мы поем. Хочешь, спою тебе?

Хотелось сказать «не надо». Надо было сказать «не надо», но я ничего не смогла сказать — онемела. И двинуться тоже не могла, так и нависала над колыбелью младенца страшной Бабой Ягой.

— Милая мама, мама моя, пусть эта песенка будет твоя…

Геля, твою мать! К какой Фире вы водите ребёнка? Издеваетесь, что ли…

Руки затряслись, но я не могла согнуть их в локтях. Шея тоже затекла, как и слёзы, только они затекли в глаза и выкатились прямо на щеки.

— Почему ты плачешь? — спросил Сеня серьёзно.

— Потому что мне очень понравилась твоя песенка. Иногда люди плачут от счастья.

— А я, только когда упаду. Я сегодня упал. И плакал.

— И Геля тебя пожалела?

— Нет. Она сказала, что мужчины не плачут.

— Хочешь я тебе секрет открою? Плачут. Только когда девочки этого не видят. Даже твой папа плачет, но это секрет. Понял?

— Секрет. Ты тоже не говори про маму. А то он будет ругаться.

— Не скажу. Не бойся.

И я провела рукой по огненным волосам, но не согрелась. Все внутри окоченело, как на лютом морозе.

 — Спи.

— А сказка? Ты забыла про сказку.

Действительно. Забыла… зачем пришла в этот дом. Чтобы подарить Сказку мальчику, которому нельзя говорить слово «мама».

Глава 71 "Десять оттенков белого"

Валера сидел в гостиной при выключенном свете, но глаза его светились ярче уличных фонарей. На журнальном столике две чашки.

— Спит?

— Спит, — ответила я тихо.

— А Никита нет. Кузнечика играет. Можно послать к нему лягушку, чтобы она его наконец сожрала? Завтра ведь не встанет, и ты будешь ругаться.

— Не буду, — я села на диван, бедро к бедру. — Он большой. Знает, что делает.

И я большая, а что делаю — не знаю.

— Пей чай, пока не остыл. На сей раз без коньяка.

Я взяла чашку и уткнулась в неё длинным любопытным носом, который сунула, куда не просили — в Терёхинскую семью. Не просили мои нервы! Хотели быть целее.

— Валера, а если Сеня вдруг назовёт меня мамой, что делать?

Сенькин папа не повернул ко мне головы, но хватка на его чашке сделалась сильнее.

— Быть мамой. Я стал папой до того, как он меня так назвал. Хочешь, я запишу его на тебя? Хочешь?

— Зачем? — я даже вздрогнула. — У него есть мама.

— Была. По факту у него ее нет. Ну, давай… Запишем? Чтобы у тебя были не только обязанности, но и права. Право запретить мне что-нибудь, если это тебе не понравится.

— А для начала выйти за тебя, да?

— Это формальность. Не более того, — усмехнулся Валера, по-прежнему не глядя на меня. — Дети — вот это уже не формальность, — и вот уже чуть скосил на меня горящие глаза. — Саша, я совершенно серьезно сейчас говорю. Я даже представил тебя в платье с лампочками. Это будет прикольно.

К горлу подкатил ком, но я не могла поднести ко рту чашку.

— Я сама пришивала эти лампочки, — выдала, глупо закусывая губы. — Там такой дурацкий тонкий проводок. Мороки, правда, зато красиво. И у меня ещё кокошник есть светящийся. Для Снегурочки.

— Только через костёр прыгать не будем, ладно? И ждать до зимы я тоже не хочу.

— Ты боишься передумать или что я передумаю?

Голос дрожал. Так у меня тряслось все! Хорошо, если волосы не вставали дыбом.