Сказка Востока

— О! Только не это, — она мило улыбается. — А то прослыву еще ведьмой, колдуньей. Нет! Нет! Еще раз нет. Просто общение кровно-родственных душ должно обогатить нас. Мы должны помнить величие нашего рода. Никто против нас не устоит. Будьте уверенны, и вы сегодня победите. Ха-ха, обещаю.

— А после я вернусь к вам? — то ли вопросительно, то ли с просьбой, что совсем не похоже на прежнего Мираншаха.

— Конечно, — уже по-родственному, вроде проста Шад-Мульк, — только три игры, а то я рано ложусь спать, — она уже устанавливает ограничения.

Мужчины ушли вместе, но, как и договаривались, вскоре Молла Несарт вернулся, все ерзает, прячет взгляд.

— Ну как? — девушка опять на диване, теперь это голос прежней Шадомы, на лице усталость и опустошенность.

— Ты молодцом, — бросил старик, походил, нервничая, по залу и, став перед ней: — Я так не могу, чувствую себя последним мерзавцем. Это не для меня.

— Значит, лишь для меня? — вновь блеснули жизнью ее глаза, от обильного пота смоляные волосы прилипли ко лбу и к вискам. — Ты что думаешь, мне все это доставляет удовольствие?

— Да, вот тут ты права: женщина, тем более кавказская женщина, не может заниматься такими делами.

— А какими может? — вскочила она, подбоченясь, встала в вызывающей позе. — Что? Должна быть тихой, благонравной и рожать детей?.. Что молчишь? Не могу я рожать, не могу я быть матерью и некому за мою честь постоять! — Ее не узнать, судорога прошла по лицу, застыла, искривив лицо.

— Успокойся, Шадома, успокойся, — бросился старик к ней, еле усадил на диван, потом побежал за водой. — Выпей, выпей, Шадома, полегчает.

Зубами выбивая о стакан дробь, она большими глотками выпила все. Тяжело дыша, уставилась в пол и тихо вымолвила: — Я им буду мстить, а ты поступай, как хочешь.

— Шадома.

— Замолчи, — вдруг она вскочила, выправила стать и голос иной: — Более не называй меня Шадомой, — ханский тон. — Отныне я для всех Шад-Мульк. А чтобы ты и Малцаг особо не мучились, скажу, что я больше персиянка, чем кавказских кровей. Но моя родина — Кавказ, и я борюсь за честь горянки, — она уже вошла в свою роль и, как принцесса, уселась чинно на диван.

— Э-э — как перед настоящей ханшей в повинной позе стал старик. — Понимаешь, дочь моя, при всех обстоятельствах мы не должны равняться на этих варваров, у нас свой нрав, своя мораль, и мы должны это свято чтить и беречь.

— О Молла! О какой морали ты говоришь? О том, что женщина на Кавказе — хранительница очага, а мужчина — ее защитник?! Да нет уже этого очага, и защитников раз-два и обчелся. А знаешь, почему? Потому что у нас вроде бы такая высокая мораль.

— Да, — теперь тверд голос Несарта. — Женщина на Кавказе — свято!

— Вот я, смотри! — развела Шад-Мульк руками, вызов на лице. — Где здесь святость? Да ты знаешь, сколько в меня всажено гадости? Самой мерзко. И кто мою честь отстоял, отстоит? Один Малцаг да ты, старик, что весь в морали и сомнении?

Она вновь резко вскочила, будучи выше него, глянула с неким недовольством, искоса, и с ухмылкой в тоне:

— А знаешь, к чему приводит наша высокая нравственность?.. Каждый год война и тысячи одиноких вдов, незамужних женщин, так называемых хранительниц очага. А у этих дикарей что? Муж убит, его жена спокойно перелезает в постель деверя, сводного сына, да кого угодно. Гаремы. Свободных женщин нет, а детей — море, вот и заполонили они мир, нас истребили, поработили.

— Ты меня не путай, — суров голос Несарта. — И нас с варварами не равняй. Они, что звери, — ничего святого.

— О, как же, как же! Мы выше, нравственней!

— Замолчи! — топнул ногой Несарт. — Наши нравы не трожь!

— Ах! Теперь это «ваши» нравы? А как же! Вы, кавказцы, испокон веков не приемлете чужаков, словно сами арийцы. Хе, то-то сейчас в прислугах и подстилках.

— Замолчи, сучья дочь! — он замахнулся, так и застыл.

А она съежилась и вправду прикрыла рот рукою, а затем тихим голосом Шадомы прошептала:

— Ударь, по-отцовски ударь, — и, не дожидаясь, прикрыла лицо руками, дрожа всем телом, заплакала.

— Успокойся, родная. Шадома, все будет хорошо, — он сам тяжело вздохнул, стал водить кончиком сапога по узорам роскошного ковра, — просто эта двуликость не по нутру. Хм, впрочем, ты и Малцаг вдохнули в меня жизнь, где-то дали надежду, — от улыбки разошлась его борода, он встал, несколько пытаясь выправить грудь. — Действительно, а чем я лучше иль хуже Тамерлана? Ха-ха, я к вашим услугам, принцесса Шад-Мульк, я буду играть!

Его показная веселость никак не подействовала на девушку, ладонью прикрыв лицо, она горько выдала:

— Ты прав, дед, мы куклы, можем только играть, как дети, в войну, зная, что уже давно проиграли.

— Почему же «уже проиграли»? — оторопел Молла.

— А потому, что мы с тобой уже не родим сыновей, — в тоне вязкая тоска, которая явно задела старика, аж дернулся глаз, но он от возраста мудр, к тому же в «игре» и полностью отдаваясь игре, он вдруг просиял, сел на корточки перед ней, погладил ее по голове: