Сказка Востока

Молла Несарт (или Молла Насреддин, или Ходжа Насреддин) — кто он такой? Исторический персонаж, собирательный образ, мифологизированный и легендарный герой? Шут, юморист, ученый, чародей? Двадцать три народа называют его своим или претендуют на это. Если вы приедете в Азербайджан, Турцию, Иран, Узбекистан, Дагестан, Чечню или еще куда (любую страну Востока) и спросите о Насреддине, то вам обязательно расскажут почти что похожие анекдоты и более того, даже покажут могилку, где он похоронен, якобы с надписью задом наперед.

Жил ли Несарт, или Насреддин, во время Тимура? Одни ученые утверждают, что это анахронизм, ибо Насреддин жил там-то и там-то и тогда-то, и тому есть доказательства и прочее. Другие утверждают, ссылаясь на литературу, что Насреддин жил во времена Тимура и встречался с ним. Точнее, представляется иная версия — Насреддин, или Несарт, жил и живет всегда. А такие, как Тамерлан, изредка, то здесь, то там, появляются, когда общество забывает о Насреддине, ибо Несарт иль Насреддин — это не шут, не балагур, напротив, — это бунтарь, гордый, независимый человек, свобода которого подкреплена вечным поиском истины, правды. Его не оболванит богатей, судья, мулла, правитель или иной невежественный вельможа, так как он вооружен знаниями, а не суевериями. Такие люди, как Несарт, к счастью, всегда есть. Это гении, которые по крупицам постигают жизнь, собирая кладезь человеческих знаний — путь к цивилизации, к миру и добру!

Эпилог

«Из всех различных видов искажения истины воображением нет ни одного, который бы сделал так много вреда, как преувеличенное уважение к прошедшим временам».

(Г.Т. Бокль)

Хотелось этот эпиграф, а может, и надо было бы поместить в самом начале повествования, да что-то Перо, оно, конечно же, лучше знает, вписало здесь. Это, видимо, оттого, что Перо пощадило меня, ведь я историк, живу «прошедшими временами». А впрочем, какой я историк?

Самому стыдно вспомнить, и нечего оправдываться, мол, молод был, навязали. А ведь моя кандидатская диссертация называется «Роль большевиков Северного Кавказа в победе над деникинцами».

Представляете, кто-нибудь случайно найдет мою работу через тысячу лет и скажет: «По данным летописца (может, и имя упомянет) был такой народ — большевики на Северном Кавказе, так они в середине двадцатого века отбили варварское нашествие племени деникинцев, что с севера пришли».

Так это лишь кандидатская. А я, глубже развивая данную тему, уже заканчивал докторскую, как — «бах!», и такой страны, как СССР, нет, коммунистов нет.

Кстати, каюсь, я сам был комсомольцем и коммунистом, и с каким рвением я служил делу коммунизма, с таким же рвением боролся против. Ведь с распадом СССР в маленькой Чечне, что на Северном Кавказе, началась революция, народно-освободительная борьба, которую я всей душой поддержал.

До сих пор не знаю, то ли я струсил, то ли прозрел, да вскоре понял, что эта «революция» и «борьба» ведут совсем в другую

сторону, как мне казалось (и я до сих пор так думаю), — в пропасть.

Я отошел от революционеров, а вот мои сыновья, зараженные лживыми лозунгами, пошли дальше, они вооружились не только революционным, но и религиозным фанатизмом. В итоге, отвернулись от меня.

Это была трагедия не одной семьи, а всего народа, но и она ничто, ибо вскоре началась ожидаемая война между Чечней и Россией. Как тяжело было ее пережить. Чечня, вроде бы, победила. В семье потерь нет. И я где-то счастлив, ведь я остепенен, историк. И пусть зарплата нищенская, а наука бессмертна, и я занимаюсь любимым делом — написал две работы: «Россия и Чечня: поиск компромисса» и «Северный Кавказ на перепутье веков и конфликтов».

Не знаю, найдут ли данные труды через тысячу лет, а вот в Москве, в Российской академии наук нашли, и вскоре меня пригласили. Эта поездка, как некий отчет, описана в прологе. Пролог, это, конечно же, претензия на литературу, где возможен вымысел, а не строгая история. А мне так и хотелось, ибо я после этой поездки заразился личностью Тимура и последствиями его нашествия на Северный Кавказ. А интуиция литератора, которая развилась у меня в работе с материалами первоисточников, помогла понять, что личные летописцы Тимура в основном были поэты, а не историки, к тому же придворные, карманные, и вряд ли они были всегда объективны. А других-то нет. И чтобы расшифровать эту летопись, надо самому тоже поэтом постараться стать, по крайней мере посмотреть на все с романтических позиций. Что я сделал, когда вновь приехал в столицу и попросил моих новых знакомых — ученых Калмыкова и Новопалова — помочь мне в исследовании.