Читаем Сказки 1001 ночи полностью

«О матушка, – отвечал Ала ад-Дин, – то, что ты говоришь, – для меня приказ, но что касается твоих слов «выброси светильник и перстень», то это невозможно, и я их не продам и не выброшу. Смотри, какое добро сделал нам раб светильника: мы умирали с голоду, – и он пошел и принес нам трапезу, которую ты видела. Знай, матушка, что когда проклятый магрибинец спускал меня в сокровищницу, он не велел мне принести ни золота, ни серебра, а приказал принести один лишь светильник, ничего больше, ибо он знал, какая великая от него польза. Если бы он не знал великой ценности этого светильника, то не стал бы так мучиться и трудиться. Он не пришел бы ради светильника из своей страны и не закрыл бы надо мной двери в сокровищницу, потеряв надежду его добыть. Нам следует, матушка, его беречь, ибо от него наше пропитание и в нем наше богатство, и мы никому его не покажем. Что же касается перстня, то я не могу снять его с пальца, ибо если бы не этот перстень, о матушка, ты не видела бы меня в живых и я погиб бы в глубине сокровищницы. Как же я сниму его с руки? Кто знает, какие еще произойдут со мной обстоятельства, беды, превратности и нехорошие случайности, и я не могу снять его с пальца. А светильник я скрою от твоих глаз, чтобы ты его не видела и не боялась».

Услышав слова Ала ад-Дина и сочтя их верными и правильными, мать его сказала:

«Делай как хочешь, сынок, а что до меня, то я не дотронусь ни до перстня, ни до светильника, и я не хочу еще раз видеть то страшное, устрашающее зрелище, которое видела».

На следующий день они встали и поели того, что осталось от трапезы, которую принес джинн, и тогда у них не оказалось никакой пищи. И Ала ад-Дин поднялся, и взял одно из блюд, которые принес джинн, и пошел на рынок, и попался ему навстречу один еврей, сквернейший из всех обитателей земли. И Ала ад-Дин дал ему это блюдо, и еврей отвел его в сторону, чтобы никто их не видел, и посмотрел на блюдо, и распознал, что серебро блюда – чистое, несмешанное, но он не знал, сведущий человек Ала ад-Дин или он в подобных делах несведущ.

«Эй, мальчик, сколько ты просишь в уплату за это блюдо?» – спросил он.

И Ала ад-Дин отвечал:

«Тебе лучше знать, сколько оно стоит».

И еврей растерялся, не зная, сколько дать, ибо, хотя Ала ад-Дин и был малосведущ, но ответ его был ответом людей понимающих. Он было решил дать ему мало, но побоялся, что Ала ад-Дин знает цену и стоимость блюда, а если дать много, то, может, Ала ад-Дин человек неопытный и не знает, сколько стоит блюдо.

В конце концов еврей вынул из кармана динар и подал его Ала ад-Дину, и когда Ала ад-Дин увидел динар, он зажал его в руке и пустился бежать, и тогда еврей понял, что Ала ад-Дин простачок и что он не знает цены и стоимости блюда, и пожалел, что дал ему динар, хотя этот проклятый не дал ему и одного кирата из сотни.

А Ала ад-Дин не стал раздумывать, и поскорее пошел к хлебнику, и разменял у него динар, и купил хлеба, а потом он пошел домой к матери, отдал ей сдачу с динара и сказал:

«Матушка, пойди и купи всего, что нам нужно».

И мать его пошла на рынок, купила того, что нужно, и вернулась, и они поели и насладились. И каждый раз как кончались деньги за одно блюдо, Ала ад-Дин нес к еврею другое, и так как еврей в первый раз дал ему за блюдо динар, то уже не мог дать меньше, чтобы Ала ад-Дин не пошел к кому-нибудь другому.

И Ала ад-Дин делал так до тех пор, пока не продал еврею все блюда, и остался у них только столик, на котором стояли блюда, и был он большой и очень тяжелый. И когда Ала ад-Дин принес столик к еврею и тот увидал, что это за столик и какой он большой, он дал за него Ала ад-Дину десять динаров, и Ала ад-Дин с матерью тратили его стоимость, пока все деньги не вышли. И тогда Ала ад-Дин сказал:

«У нас ничего нет, я потру светильник», – и его мать испугалась, и затряслась, и убежала. Что же касается Ала ад-Дина, то он потер светильник, и перед ним появился раб и воскликнул:

«К твоим услугам! Я твой раб и раб того, у кого этот светильник! Требуй, чего ты хочешь».

«Я желаю, – сказал Ала ад-Дин, – чтобы ты принес мне столик с роскошными кушаньями, и пусть он будет такой, какой ты мне принес в тот день. Я голодный!»

И не прошло мгновения ока, как раб исчез и вернулся с таким же столиком, какой он приносил раньше, и на столике стояло двенадцать серебряных блюд, полных роскошных кушаний, и бутылки со старым, светлым вином, и чистый белый хлеб.

А мать Ала ад-Дина, когда узнала, что Ала ад-Дин хочет потереть светильник, вышла, боясь, что ей придется опять смотреть на джиннов, и, вернувшись, она увидела столик, полный кушаний, на котором стояло двенадцать серебряных блюд, и благоухание роскошных яств разносилось и наполняло дом. Она обрадовалась и удивилась, и Ала ад-Дин сказал:

«Видишь, матушка, как полезен этот светильник! А ты еще говорила: «Выброси его!»

«Да умножит Аллах благо этого раба, но я все-таки не хочу его видеть», – ответила мать Ала ад-Дина, а потом они сели за столик, и ели, и пили, пока не насытились, а то, что осталось, убрали до следующего дня.

Перейти на страницу:

Все книги серии Зарубежная классика (АСТ)

Похожие книги

Манъёсю
Манъёсю

Манъёсю (яп. Манъё: сю:) — старейшая и наиболее почитаемая антология японской поэзии, составленная в период Нара. Другое название — «Собрание мириад листьев». Составителем антологии или, по крайней мере, автором последней серии песен считается Отомо-но Якамоти, стихи которого датируются 759 годом. «Манъёсю» также содержит стихи анонимных поэтов более ранних эпох, но большая часть сборника представляет период от 600 до 759 годов.Сборник поделён на 20 частей или книг, по примеру китайских поэтических сборников того времени. Однако в отличие от более поздних коллекций стихов, «Манъёсю» не разбита на темы, а стихи сборника не размещены в хронологическом порядке. Сборник содержит 265 тёка[1] («длинных песен-стихов») 4207 танка[2] («коротких песен-стихов»), одну танрэнга («короткую связующую песню-стих»), одну буссокусэкика (стихи на отпечатке ноги Будды в храме Якуси-дзи в Нара), 4 канси («китайские стихи») и 22 китайских прозаических пассажа. Также, в отличие от более поздних сборников, «Манъёсю» не содержит предисловия.«Манъёсю» является первым сборником в японском стиле. Это не означает, что песни и стихи сборника сильно отличаются от китайских аналогов, которые в то время были стандартами для поэтов и литераторов. Множество песен «Манъёсю» написаны на темы конфуцианства, даосизма, а позже даже буддизма. Тем не менее, основная тематика сборника связана со страной Ямато и синтоистскими ценностями, такими как искренность (макото) и храбрость (масураобури). Написан сборник не на классическом китайском вэньяне, а на так называемой манъёгане, ранней японской письменности, в которой японские слова записывались схожими по звучанию китайскими иероглифами.Стихи «Манъёсю» обычно подразделяют на четыре периода. Сочинения первого периода датируются отрезком исторического времени от правления императора Юряку (456–479) до переворота Тайка (645). Второй период представлен творчеством Какиномото-но Хитомаро, известного поэта VII столетия. Третий период датируется 700–730 годами и включает в себя стихи таких поэтов как Ямабэ-но Акахито, Отомо-но Табито и Яманоуэ-но Окура. Последний период — это стихи поэта Отомо-но Якамоти 730–760 годов, который не только сочинил последнюю серию стихов, но также отредактировал часть древних стихов сборника.Кроме литературных заслуг сборника, «Манъёсю» повлияла своим стилем и языком написания на формирование современных систем записи, состоящих из упрощенных форм (хирагана) и фрагментов (катакана) манъёганы.

Антология , Поэтическая антология

Древневосточная литература / Древние книги