Сказки

Раздаются три пушечные выстрела. При этом сигнале дивизионы скучиваются, полки выстраиваются в боевой порядок. Офицеры перебегают взад и вперёд; старые солдаты ругаются сквозь зубы, молодые помалкивают. Из этих новобранцев одни думают о родине и о своих домашних; другие собираются с духом и дают себе зарок не трусить. Наступает то молчание, за которым должна последовать буря.

Барабан бьёт встречу; показывается король, окружённый своим блестящим штабом. Вот он: „ура!“

Верхом на вороной лошади, держа в руке шпагу, отданную ему Тамарисою, Гиацинт отдаёт честь знамени, которое склоняется при его приближении. Каждый восхищается красотою и грациею короля; каждый принимает на свой счёт те слова, с которыми он обращается к полку: „Друзья мои, я на вас рассчитываю!“. Из всех грудей, из всех сердец вырывается новый крик: „Ура!“ Гиацинт улыбается — он счастлив.

— Нарцисс, мой друг, ты что-то невесел, — сказал старый сержант молодому солдату. — Когда проехал король, ты отчего не сделал, как другие делали? В день сражения, голубчик, надо порасшевелиться. Король — это отечество, это знамя. Надо было кричать.

— Будьте покойны, дядя Лафлёр. Сумеем умереть не хуже другого, чтобы…

— Ты сердишься, друг мой; это напрасно. Чем он виноват, этот ребёнок, что он любит войну? Его так воспитали; ничему другому его не научили. Ты думаешь, он знает, чего стоит отцу в поте лица своего вырастить себе сына до двадцати лет? Ему просто дали денег и людей без счёту и сказали: „Трать себе, как хочешь. Это твоё дело“. Вот он и тратит, и занимается своим делом.

Нарцисс опустил голову и ничего не ответил. Он думал про себя, что если бы Гиацинта воспитали иначе, он, Нарцисс, был бы теперь возле своей милой Жирофле, вместо того, чтобы идти навстречу лишениям, болезни и смерти.

Проехав по боевому фронту, Гиацинт воротился в центр. Там, с холма, он стал следить глазами за движением армии.

Направо и налево, в отдалении, виднелись вереницы солдат, лошадей, пушек, зарядных ящиков. То какая-нибудь лощина скрывала батальоны, то тысячи штыков снова сверкали при свете солнца. Глядя на эту длинную процессию, растянувшуюся по равнине, можно было думать, что громадный змей медленно ползёт, свёртывая и развёртывая свои чудовищные кольца.

Скоро затрещал ружейный огонь, и заревели пушки. Когда, по временам, умолкала пальба, тогда слышались странные звуки. Небо было затянуто дымом, и кое-где, среди этих зловещих туч, поднимались огненные языки. Пылали хлебные скирды, горели целые деревни. Слова барона Бомбы оправдывались, бал начинался.

Главные силы армии двинулись. Они шли медленно. Артиллерия ехала по шоссе. По обеим сторонам, по засеянному польз, шли кавалерия и пехота, растаптывая посевы и не оставляя позади себя ни одного колоса на корню.

Подходя к деревне Неседад, армия встретилась с неприятелем, которого уже давно завидели передовые пикеты. Он занимал на высоте очень крепкую позицию. Но впереди, на самой равнине, стояла на боевом порядке целая армия, которая бросилась на Ротозеев, как только завидела их.

— Эге! — сказал барон Бомба. — Хитрецы хотят побить нас нашим же орудием. Эти проказники крадут у нас нашу же ротозейскую тактику. Да ведь этого мало, затейники. Надо было бы уж заодно взять и наших солдат.

Барон не ошибся. После двух кровопролитных атак, мужественно отражённых Ротозеями, отступили, и в их рядах обнаружил некоторый беспорядок.

Из деревни Неседад спустилась тогда блестящая кавалерия. Во главе отряда ехал шагом молодой человек большого роста, в белой тунике и в серебряной каске. Все подзорные трубки штаба устремились на этого человека. Один адъютант сказал:

— Я его узнаю. Я ему представлялся две недели тому назад. Это — великий герцог во главе своих кирасиров.

— Великий герцог! — воскликнул Гиацинт. — Пусть никто до него не дотрагивается. Он мой.

Он хотел пустить свою лошадь вскачь, но барон, улыбаясь, остановил его.

— Государь, — сказал он, — времл геройских единоборств прошло. С тех пор, как выдуман порох, такие дуэли решаются пушками. Кроме того, прежде чем вы доедете до великого герцога, он уже будет сбит с лошади. Нами стрелки уже целят в него. Парадировать на лошадке в виду неприятеля — это, конечно, очень красиво; но это не война, это безумие.

Гиацинт чувствовал странное волнение. Великого герцога он ненавидел. Он с удовольствием убил бы его своею рукою в единоборстве. Но видеть этого молодого человека, как он, храбрый и доверчивый, ехал прямо на врагов, и думать, что пуля, пущенная откуда-нибудь из-за куста, того и гляди свалит его, как беззащитную птицу, — это возмущало великодушного юношу. Это было скорее похоже на убийство, чем на дуэль.