Сказки

- А меня-то, сударыня, что же забыли? - говорила она. - Хоть и не родная вам тетка, а все, чай, двоюродная. Снаружи-то тоже совсем железная, а внутри только из кирпичей сложена; но кирпичи-то, правду сказать, разве не земляной же природы, как и вы? Из песку да глины смешаны да спечены, как пироги из теста. Да и как зарумянились-то! Совсем докрасна. Теперь их ничем не проймешь: глотаю же я вот каждый день сколько огня, всю кирпичную внутренность, кажись, должно бы прожечь, а ничего-таки и знать не знаю. Только согреешься изрядно да дымом в трубу отдуваешься. А люди-то меня как любят: чуть с холода - все ко мне да ко мне, погреться около меня! Без тепла моего им и жизнь бы не в жизнь.

- Тепло теплом, - сказала стоявшая у печки на табуретке умывальная чашка, - но для здоровья им нужно и тело свое в чистоте держать. А эту деликатную службу мы вот с братцем-кувшином .справляем. Сами ведь деликатной породы: хоть тоже из глины, да из тончайшей - фаянсовой.

- А знаешь ли еще, сестрица, как мы с тобой на свет родились? - спросил кувшин.

- Еще бы не знать! - отвечала чашка. - Как теперь помню: было то в мастерской на фаянсовом заводе. Лежала я еще комком глины. Вдруг мастер хвать меня, шлепнул на круглый столик, завертел его ногою, а руками давай мять да тискать. Верчусь, верчусь, совсем закружилась: чую только, как середка у меня вдавилась, края изогнулись. А он уж кончил, поставил меня на скамейку. Оглядела я себя, - сама себя не узнала: вместо безобразной глиняной глыбы я стала красивой умывальной чашкой! Смотрю: мастер опять завертел свой столик, мнет и давит комок глины. «Что-то теперь выйдет, - думаю, - что-то выйдет?» И что же вышло?

- Я вышел! - подхватил кувшин.

- А то кто же? Как увидала тебя, признаться, так обрадовалась… Точно сердце мне сказало, что ты мне брат родной. Как только мастер, обернувшись, нечаянно толкнул скамейку - я прыг к тебе навстречу.

- И не допрыгнула! - засмеялся кувшин. - Он тебя на лету и поймал, а то бы ты больно расшиблась.

- Смейся, смейся! - сказала чашка. - Сам-то ведь тоже с радости чуть не выскользнул у Мастера из рук, да он тебя за ручку удержал: «Куда! Куда! Людей посмотреть и себя показать? Да на вас, милые мои, и глазури-то нет, а без глазури кто же вас к себе примет?» Сунул обоих в каленую печь и солью посыпал. От жары мы насквозь прокалились, а соль нас кругом глазурью залила. Тогда он вынул нас из печи: «Ну, теперь гуляйте вместе по белу свету хоть до скончания века. Только, чур, не ссорьтесь, не отбейте друг дружке глазури. Глазурь - первое дело».

- А мы вот со стаканом насквозь из глазури, насквозь из стекла, - подал теперь голос со стола графин с водой. - Вы моете людей снаружи, а мы изнутри; затем-то мы так и прозрачны: пусть всякий тут же видит, что пьет.

- Так, стало быть, вы просто из соли? - сказал кувшин.

Графин звонко расхохотался:

- Эк, батенька, куда хватил! И ваша-то глазурь разве просто из соли? Для глазури, милый мой, две веши вместе в огне сплавить надо: какой-нибудь землицы да какой-нибудь соли. Ваша землица - глина, ваша соль - обыкновенная поваренная, вместе и оглазурились. Наша землица - кремнистый песок, наша соль - промытая зола, поташ, в огне они живо в прозрачную жижу сплавились - в жидкое стекло. Видал ты, я думаю, как хозяйский сынок наш, Ваня, соломинкой мыльные пузыри пускает?

- Кто в жизни мыльных пузырей не видал! - сказал кувшин.

- Ну вот. Точно так же и наш мастер на стеклянном заводе: возьмет длинную железную трубку, обмакнет в стеклянную жижу и ну дуть с другого конца. Дует, дует, а стеклянная капля на кончике раздувается все больше, настоящим пузырем. Пренеприятное чувство, когда тебя так раздувают, скажу прямо! А он, дуя, еще вертит тебя вокруг головы, и тянешься ты поневоле, тянешься, как быть надо графину. Тогда поставит тебя на горячую каменную плитку, горячую - чтобы тебе не простудиться и не лопнуть, и чикнет ножом по горлышку, чтобы ты от трубки отстал. Уф! Точно петлю с шеи сняли. Потом железным прутиком еще каплю стеклянной жижи возьмет и губы тебе на- ведет, наконец, для красы уже, обведет тебе вокруг плеч и шен стеклянное же ожерелье…

- А я-то… - зазвенел тут рядом с графином стакан.

- Что ты? - строго перебил его Графин. - Ты, братец, только полграфина или даже полбутылки: разрезали бутылку пополам - и все тут. Так вот как, милостивые государи! Мы, народ стеклянный, хоть и слабы, хрупки, стукнешь нас неосторожно или (чего Боже упаси!) уронишь - в куски, вдребезги разобьемся, зато же и чувствительны, отзывчивы: только пальцем щелкни - голос подадим, зазвеним!

V.

Справа, слева, сверху, снизу - отовсюду вдруг зашелестела, точно в лесу тысячи листьев разом за› шевелились, и на Ваню как бы ветром пахнуло. Вот тебе на! Это ведь обои на стенах проснулись, заколыхались, заговорили.

- Всякий из вас пожил, господа, правда, - шелестели обои.- Но все же, сколько бы вас тут ни было - будь вы из дерева или из железа, из глины или из стекла, - все вы живете вашу первую жизнь и второй жизни вам нет и не видать.