Сказки

Он как раз сидел над этой миской, размышляя, как бы обмануть его и съесть половину миски, когда зазвонил пожарный колокол и весь город побежал смотреть пожар — в Немухине любят смотреть пожары. Горела пожарная каланча. Дежурный успел ударить в колокол несколько раз, а потом скатился по лестнице вниз. У него обгорели усы, и в толпе, мигом окружившей его, многие справедливо заметили, что усы отрастут, а каланчу придётся отстроить.

И вдруг… Впрочем, об этом надо рассказать по порядку.

Пожарник удрал, но вокруг деревянной, окружённой перилами вышки метался рыженький, нежный комок. Это был, без сомнения, котёнок Трубочного Мастера, который каким-то образом попал на каланчу и теперь то вскакивал на перила, то становился на задние лапки, а передние складывал вместе, как человечек.

Наконец, потеряв надежду, он совсем уже собрался прыгнуть вниз и, без сомнения, разбился бы насмерть, потому что это был котёнок, а не кошка, которая с любой высоты падает непременно на лапы. Но котёнок не прыгнул. Его остановило предчувствие. Из огромной толпы, окружившей в некотором отдалении горевшую каланчу, вылетел худенький мальчик и плавно направился к изумлённому котёнку.

Изумлён был, разумеется, не только котёнок. Немухинцы утверждали впоследствии, что мальчик летел не как птица, а именно как мальчик, небрежно засунув руки в карманы. Приблизившись к вышке, он сказал: «Кис, кис», и котёнок прыгнул к нему, зажмурив глаза. Замечено было также, что мальчик, опустившись на землю, как бы провалился сквозь неё, то есть немедленно и бесследно исчез.

Всё это произошло так неожиданно и скоро, что иные немухинцы стали даже утверждать, что ничего не было — каланча не горела, котёнок почудился, а мальчик не взлетал, потому что это противоречит законам природы. Однако тот самый журналист, который написал статью «Летающие мальчики? Вздор!», немедленно приехал в Немухин и, опросив множество свидетелей, напечатал в центральной газете длинный подвал, в котором доказывал, что если летающие тарелочки — вздор, то летающие мальчики, по-видимому, действительно существуют в природе.

В общем, все были довольны. Немухинцы — тем, что наконец сгорела деревянная, старомодная вышка, на месте которой никто не мешал теперь построить телевизионную башню, а Старый Трубочный Мастер — тем, что прославился не чей-нибудь, а именно его котёнок. Недоволен был только Лёня. Более того, на него напала такая тоска, что он совершенно перестал заниматься и схватил по ботанике двойку. Всё, чему его научил Петька, он начисто забыл и стал говорить даже ещё сложнее, чем прежде.

— У меня угнетённое состояние духа, — сказал он Тане и Петьке, — вызванное непредвиденным происшествием, которое может повлечь за собой другое происшествие, ещё более непредвиденное и нежелательное во всех отношениях.

Он хотел сказать, что ему не надо было спасать котёнка, потому что теперь все узнали, что он умеет летать.

— К сожалению, на этот раз я действительно должен поступить сообразно обстоятельствам, — продолжал он, — потому что Смотрителя Маяка можно ожидать в Немухине каждую минуту. Вот почему я решил открыть вам тайну полёта. Кто знает, может быть, вам придётся помочь мне, а для этого необходимо научиться летать.

Разговор происходил поздно вечером, и весь город спал, по возможности, вежливо, то есть не храпя и не вскакивая без причины во сне.

— Однажды ты упомянул, Петя, о девочке, которой хотелось взлететь?

— Ну, как же. «Так бы вот села на корточки и подхватила себя под коленки».

Петя давно выучил эту страницу наизусть.

— Была ли в ту ночь полная луна?

— Нет, — честно сознался Петька. — «Почти полная на светлом, почти беззвёздном небе».

— Зажмурилась ли она, когда села на корточки, подхватив себя под коленки?

— Тоже нет.

— А надо было крепко зажмуриться, — сказал Лёня. — Кроме того, она, без сомнения, не знала, что надо сказать, крепко зажмурившись и подхватив себя под коленки.

Вечер был ясный, на дворе светло, и когда худенький, беленький Лёня, в накинутом на плечи пальтишке, переделанном из пиджака Трубочного Мастера, сел на корточки и закрыл глаза, Таню даже немного затошнило от волнения, а Петьку — от любопытства.