Сказки

Ребёнком (с тех пор прошло много времени) я жил у дедушки, в прелестной деревне на берегу Сены. Помню, что нашим соседом был преоригинальный господин, которого звали капитан Жан. Капитан, как рассказывали, был старый моряк, ходивший пять раз кругом света. Я его и теперь вижу. Это был толстый, короткий, коренастый человек, с жёлтым морщинистым лицом, загнутым, словно орлиный клюв, носом, седыми усами и большими золотыми серьгами в ушах. Он одевался всегда одинаково: летом с ног до головы во всём белом, в широкой соломенной шляпе, а зимой весь в синем, в вощёной шляпе, башмаках с пряжками и узорчатых чулках. Капитан жил один с одной большой чёрной собакой и ни с кем не говорил. От этого на пего смотрели, как на чудовище, и в то время, когда я бывал непослушен, няня стращала ужасным соседом. Эта угроза всегда приводила меня к послушанию.

Несмотря, однако ж, на всё это, я был привязан к капитану. Правда, я не смел взглянуть ему прямо в лицо — мне всегда казалось, что спрятанные под седыми бровями маленькие его глазки метали пламя — но тем не менее я ходил за ним следом и — уж не знаю, как это случалось! — всегда бывал на его дороге. Дело в том, что моряк совсем не походил на прочих людей. Каждое утро в лугах моего дедушки он сидел над водой и с наслаждением, никогда не оставлявшим его, удил рыбу на удочку. В то время, как он, не шелохнувшись, сторожил пескарей, я вздыхал от зависти, так как мне не позволялось даже приблизиться к реке. И сколько было радости, когда капитан звал свою собаку, клал ей зажжённую спичку в рот и спокойно набивал себе трубку, взглядывая на несколько испуганную морду Фиделя. Это было зрелище, забавлявшее меня больше латинской грамматики!

В десять лет не умеют скрывать то, что чувствуют. Капитан заметил моё поклонение и угадал, какое желание грызло моё сердце. Однажды, когда я стоял приподнявшись на носках и, притая дыхание, глядел через пину рыболова на лесу, капитан сказал мне голосом, который раздался в моих ушах, словно пушечный выстрел.

— Подойдите-ка, молодой человек. Вы, как я посмотрю, любитель. Если вы можете просидеть пять минут спокойно, возьмите-ка вот ту удочку, что лежит подле меня. Посмотрим, как вы выйдете из этого положения!

Трудно описать, что произошло в моей душе. Я испытывал кое-какие радости и моей жизни, но никогда волнение не было так сильно, как после этих слов, Я покраснел, слёзы навернулись на глаза, и вот я сел рядом с моряком с удочкой в руках. Я, как Фидель, был неподвижен и глядел на капитана с не меньшей признательностью, чем Фидель. Когда крючок был закинут, поплавок пошевелился.

— Внимание, молодой человек! — шепнул капитан. — Что-то есть. Пустите свободно руку, тяните-ка осторожно назад, снова опустите и теперь дёргайте тихонько к < себе. Помучьте-ка этого дурака!

Я послушался и скоро вытащил славного синца с такими же белыми и почти такими же длинными усами, как у капитана. О, славный день! Никакие успехи не изгладили тебя из памяти! Ты остался днём моей лучшей и счастливейшей победы!

С этого счастливого часа я сделался другом капитана. На другой же день он мне говорил ты, приказал мне говорить ему так же и назвал своим матросом. Мы стали неразлучны, и скорей можно было увидеть капитана без собаки, чем без меня, Моя мать заметила эту привязанность, и так как капитан был хороший человек, то она воспользовалась нашей дружбой. Когда я плохо читал или когда орфография в диктовке была чересчур фантастична, меня лишали общества моего друга и на следующий день (что было ещё хуже!) прикатывали объяснить капитану причину моего отсутствия, и Бог знает, каких только клятв не произносил он из-за меня! Благодаря этому спасительному страху я делал быстрые успехи, и если теперь не делаю ошибок, когда пишу, то этим обязан превосходному человеку, который в правописании был немножко слабее меня.

Однажды, когда я не без труда получил позволение пойти к капитану и когда сердце моё было полно только что полученными замечаниями, я спросил его:

— Капитан! Когда же ты читаешь? Когда пишешь?

— По правде, — сказал он, — это было бы несколько затруднительно. Я не знаю ни читать, ни писать.

— Ты очень счастлив! — крикнул я. — У тебя нет учителей, ты можешь веселиться и всегда знаешь всё, не учась.

— Не учась? — повторил он. — Не думай этого; мне досталось дорого то, что я знаю; ты бы не захотел моих знаний, если б знал, чего они мне стоят.

— Как так, капитан? Тебя никогда ведь не бранили, и ты: всегда делал всё, что хотел.

— Именно в этом ты и ошибаешься, моё дитя, — сказал капитан, смягчая свой густой голос и глядя на меня ласковым взглядом. — Я делал то, что хотели другие, и у меня был ужасный учитель, который не даёт задаром своих уроков: его зовут опытом. Он не так добр, как твоя мать, за это я тебе отвечаю.

— Это, значит, опыт сделал тебя, капитан, учёным?