Сказки

— Неужели ты не видишь, — говорил: она Лоппи, — с каким почтением все ко мне относятся? Потому что я всегда оказываюсь права. Даже ты, упрямый как осёл, да нет, упрямее осла, даже ты но можешь не признать — я никогда не ошибаюсь. Я рождена быть королевой! Чует моё сердце…

Лоппи изумлённо вскрикнул. В ответ ему было заявлено, что он самый что ни на есть простофиля. Разве его заставляют снова обратиться к раку? Нет, но Лоппи должен понимать и свою выгоду — он станет королём и будет обязан короной жене.

А Лоппи совсем не хотелось царствовать. Он сытно завтракал и обедал, и дальше этого его желания не шли. Сильнее же всего Лоппи жаждал покоя. Но хорошо понимал, что покоя ему не видать, если не подчинится капризам своей прекрасной половины. Почесал Лоппи голову, повздыхал, даже, говорят, поворчал немного, но всё же отправился в путь. Придя к пруду, он ласково позвал друга.

Высунулась из воды чёрная клешня и послышался голос: „Зачем пожаловал, братец?“, а Лоппи стоял и молчал, устрашённый дерзостью просьбы. Наконец ответил:

— Мне-то ничего не надо. Чего мне желать? А вот жена тяготится положением баронессы…

— Чего же: ей надо?

— Ах, она хочет быть королевой, — пробормотал Лоппи.

— Хо-хо, — затрясся рак. — Вам с ней повезло, что ты спас мне жизнь. Потому я выполню её желание. Приветствую тебя, супруг королевы! Да преисполнится радостью твоя жизнь!

Вернулся Лоппи домой и вместо замка увидел дворец. Лакеи, камергеры и пажи мчались во все стороны, торопясь исполнить повеления своей владычицы.

— Благодарение Богу! — сказал дровосек. — Наконец-то я найду покой! Мазикас забралась на самый верх, выше карабкаться некуда, вокруг неё полно народу в услужении, значит, я могу спокойно почивать и не бояться, что она меня разбудит.

Нет ничего более хрупкого, чем счастье королей. И королев тоже. Едва прошло два месяца, и Мазикас посетил новый каприз. Она послала за Лоппи.

— Я устала быть королевой, — сказала она. — Мне до смерти надоели глупые комплименты придворных. Я хочу править свободными людьми. В последний раз ступай к волшебнику и заставь его выполнить моё желание.

— Если корона тебя не устраивает, то что же?! — вскричал Лоппи. — Неужели ты желаешь быть самим Богом?

— Почему бы и нет? — холодно отозвалась Мазикас. — Разве от этого мир будет хуже управляем?

Услышав такое богохульство, Лоппи в ужасе уставился на жену. Бедная женщина, очевидно, выжила из ума. Он пожал плечами.

— Как ты: ни настаивай, — отрезал Лоппи, — я не потревожу волшебника этой глупостью.

— Посмотрим, — Королева разъярилась. — Ты забыл, кто я такая? Немедленно повинуйся или тебе отрубят голову.

— Сейчас же побегу со всех ног, — заверил её дровосек, а про себя подумал: „Какая разница от кого принимать смерть — от жены или от волшебника? К тому же волшебник ещё, может, и смилостивится“.

Он пошёл, шатаясь словно пьяный, и сам не понял, как добрёл до берега. Помедля, Лоппи прокричал в отчаянии:

Рак, мой друг, прошу — не спите,
Умоляю — помогите!

Ответа не последовало. Пруд оставался недвижим. Тишина… Даже мух не слышно. Вторично позвал Лоппи — на сей раз и эхо не откликнулось. Охваченный ужасом, Лоппи крикнул в третий раз.

— Зачем пожаловал? — резанул голос.

— Мне-то ничего не надо. Чего мне желать? Это королева, моя жена, заставила меня.

— И чего ещё ей нужно?

Лоппи упал на колени.

— Простите меня, в том нет моей вины! Она пожелала быть Богом.

Рак наполовину вылез из воды и, грозя Лоппи клешнёй, прогремел:

— Твою жену следовало бы посадить в тюрьму, а тебя, дурня, — повесить. Жёны творят глупости благодаря трусливым мужьям. Убирайся в свою конуру, босяк, в конуру!

И в такой ярости нырнул рак в воду, что она зашипела, точно в неё погрузили раскалённую сталь.

Лоппи упал лицом на землю, словно поражённый молнией. Потом, опустив голову, побрёл домой, и до чего же знакомой показалась дорога — лесной опушкой мимо чахлых берёзок, по жухлому мху, между обмелевших прудов со стоячей водой. А вот и знакомая лачуга, и была она куда более убогой, чем прежде.

Что теперь сказать Мазикас и чем её утешить? Но не долго Лоппи предавался грустным мыслям — из лачуга выскочила сущая ведьма в отрепьях о бросилась ему на шею, стремясь задушить его.

— Ага, заявился, изверг! — вопила Мазикас. — Это по твоей тупости мы разорились. Это ты рассердил своего проклятого рака. Так и должно было случиться — ты никогда меня не любил ничего для меня не сделал, ты — себялюбивый негодяй! Умри же!

И она бы выцарапала Лопни глаза, не сумей он с превеликим трудом удержать её руки.

— Осторожнее, Мазикас, успокойся. Не изводи себя.

Но было поздно — внезапно у Мазикас вздулись вены на шее, побагровело лицо, она отпрянула назад, вскинула руки и рухнула на землю. Её убил гнев.

Лоппи оплакал жену, как и полагается всякому порядочному супругу. Он схоронил её под величавой елью. Над могилой поставил камень и обнёс место изгородью, чтобы звери не потревожили прах. Выполнив печальный долг, Лоппи вернулся домой и постарался обрести прежний покой.

Но его охватило отчаяние, он не мог жить один.