Сказки антикварного магазина

Вместо моей картины «комитетчикам» могла на глаза попасться любая другая… Им главное — рама помассивней, позабористей, чтобы микрофончик махонький спрятать можно было. Конечно, нашли такую, возможности-то у них неограниченные были! Из запасников Русского музея, значит, мою извлекли, умельцы «конторские» над ней потрудились, что надо вставили. Вручать же вызвали секретаря Союза писателей, председателя — честный мужик был, не шел на уступки «конторским» — накануне в больницу под каким-то предлогом уложили. А секретарь у них чуть ли не штатным числился, «стучать» — вроде его хобби было. Писателем его, прямо скажем, никто не считал, так, сочинитель дерьмовенький. Все его творчество и состояло-то в книге фронтовых рассказов, да и то — писанных на основе репортажей военкоров. Сам-то он редактором фронтовой многотиражки всю войну прошел, на передовой так ни разу и не побывал… Как мина посвистывает, только по пересказам знал. Но зато «лизать» и «стучать»… По этой части он виртуозом был. Таким вот образом он в руководство Союза писателей и пробился. А до войны он инструктором в райкоме комсомола в Черкасской области работал. Как война началась, его призвали, да и определили в дивизионную газету. Там-то он письменно излагать и учился. Нет, ну дураком его считать, конечно, ошибкой было бы, неглуп был, совсем неглуп…

Да, так это я о чем?..

Вызвали комитетчики секретаря, вручили картину, заинструктировали до слез, объяснили, что и как делать надо, и отправили с подарком писателя поздравлять. Секретарь задачу выполнил, как велено было. Картину вручил, да не просто в руки отдал, а сразу определил на то место, на которое ему гэбисты указали. Да так мерзавец все хорошо обыграл, что у писателя даже тени сомнения не возникло. С тех пор картина там и пребывала. А место, надо сказать, специально выбиралось, оттуда, по расчетам спецов комитетских, наилучшая слышимость должна была быть.

И действительно! Слышно на записях было, как будто сам там сидишь… М-да, плохих кадров тогда в комитете не было, это позже кумовство и там процветать начало…

С тех пор «слушать» писателя стали регулярно. Все его посиделки на пленках магнитофонных зафиксировали. Затем анализировали, операции разрабатывали. В результате — кого посадили, кого в психушку упрятали…

А среди коллег-писателей пополз слушок, что доносчик у писателя окопался-прописался. Вот компании собираться и перестали, опасались литераторы друг друга, каждый соседа подозревать начал. Очень расстраивался классик, никто ведь ему причину не объяснял.

Начали к писателю поодиночке захаживать. Но аппаратура-то пишет… Ей все равно, сколько у писателя в гостях — один или десять.

Разговоры с глазу на глаз еще откровенней повели. Комитетским бы слушать да досье наполнять, но они рвение проявить решили. Начали работу проводить. Тут уж все сомнения сразу и отпали. Друзья-коллеги вывод сделали: писатель на старости лет на «контору» стал работать! Потому как больше об этом рассказать и некому, в квартире писателя вдвоем были.

Да-а… Подставили классика… А может, у них так и было задумано?.. Может, неслучайно власть писателя сразу возлюбила? Выдвигать начали, за границу посылать, демонстрировали всем: вот, дескать, ценим, уважаем…

Отвернулись от него друзья. Бывало, неделями ни одного звонка…

Сильно переживал писатель. Квартира у него была в самом центре Киева, возле Крещатика, так он в ней почти и не жил, все на даче пропадал. Оно, может, так бы и сошло все на нет, но на каком-то празднике, другой писатель, тоже известный и уважаемый, почти классик, взял да спьяну и брякнул ему, дескать, что ж ты, и фронт прошел, и всю жизнь прожил праведно, а на старости лет в сексоты подался. Чего не хватало?

В тот вечер у моего классика обширный инфаркт и случился. До больницы не довезли…

Рассказчик как-то странно почмокал, издал еще несколько дивных звуков и замолчал окончательно. С минуту висела плотная удушливая тишина. Затем чей-то тоненький голосок поинтересовался:

- А с иудой тем, секретарем, что стало?

- Да ничего, — удивленно ответил повествовавший. Помер своей смертью, на Байковом кладбище с почестями похоронен. Правда, моего классика не намного пережил, всего-то лет на пять…

* * *

Как оказалось, это дежурство было последним. Когда я в очередной раз приехал к закрытию, в полупустом помещении меня встретил хмурый хозяин и известил, что магазин он закрывает. На все мои расспросы что-то невнятно мычал, а затем в сердцах выдал, что «дань», которой его обложил рэкет, совершенно неподъемна, и ему проще закрыться, чем кормить еще и свору нахлебников…

…Спустя год с небольшим, майским вечером я возвращался домой. Почему-то мне захотелось пройтись по Крещатику, посмотреть на цветущие каштаны, беспечно фланирующую молодежь, ностальгически вдохнуть воздух беззаботности, присущей молодости…