Сказки Белой Горы. Часть III

Я было поворчал, но ближайшие соседи отнеслись сочувственно к Александру Васильевичу, и пришлось мне текст изорвать и выбросить в мусорное ведро, а вместо него накатать по-быстрому мушиный стишок. На следующий день я пожалел о своём малодушном поступке, да, на беду, забыл текст оды. В голове вертелись лишь первые четыре строчки, а остальные, увы, как ветром сдуло. Осерчав, я по-быстрому состряпал новую оду тараканогубцу, а потом, по инерции, начеркал стихотворение о кучаковой жирной мухе. На бис пришлось читать раз десять. Вот незадача! Стараешься создать нечто серьёзное — эффект недалёк от нуля, а сляпанная наспех, за пять минут хохма, воспринимается на ура. Непонятно, может быть, влияет специфика контингента, но меня дружно признали лучшим барачным поэтом, даже выше самого Вовки Черкизовского, строчки которого известны во всех углах зоны:

Я вас любил четыре раза

А, может быть, и три раза

Такая сладкая зараза

Такая дерзкая коза…

На всякий случай я решил ознакомить более широкий круг читателей с данными «произведениями», с целью выяснить разность восприятия у разных людей и понять их истинную ценность:

Стишок о мухе

Маслом вскормленная муха

Под ударом полегла

И ни слуха, и ни духа

И, как будто, не жила.

Мой сосед был занят делом,

Он кормил её три дня,

А её помятым телом

Укоряет он меня:

— Эта муха — гордость наша,

Ростом чуть ли не с осу.

Я вздохнул: «Ну, что же, Саша,

Я ответственность несу.

Похороним дорогую,

Отнесём в последний путь.

Ты ж найдёшь себе другую,

А об этой — позабудь.

Ода Кучаку — истребителю тараканов

Кучак, с усердием Полкана,

Охотится не уставал.

Он двадцать восемь тараканов

За месяц грохнул наповал

Он мог и больше, только беден

Наш тараканами барак.

Да не останется бесследен,

Тот подвиг, Кучаку — ура!

Его искусство — то вершина!

Пыль из-под тапочек-копыт.

На койке бдит неустрашимый

Кучак — великий следопыт.

Эти, в общем-то немудреные, юморные шаржи, сделали меня довольно известным человеком в зоне и, как вереница волхвов, к нам в «проходняк» потянулась цепочка жаждущих получить в дар, за соответствующую благодарность, рифмованную продукцию невысокого качества. Кучак был назначен секретарём — референтом-менеджером. При посетителях мы важно надували щёки и пускали пыль в глаза: мол, добротное произведение спешки не любит и может создаваться от недели до месяца. При ходоках, естественно, ничего не писалось, дабы они не увидели собственно процесса, лишь Кучак, наученный окололитературным оборотам, сыпал ими невпопад перед ошалевшими просителями. Как только ходоки скрывались из вида, мы начинали заговорщицки подмигивать друг другу и хохотать. Сам процесс создания «шедевров» занимал минут пять-семь, но это держалось в глубокой тайне, а сами стишки-версификации сортировались в строгом порядке, чтобы избежать перепутывания. Вскоре Александр Васильевич обнаглел до нежелания видеть однообразно одетые личности литературных потребителей (в колонии не блещут разнообразием одежды). Он едва не вытурил нашего старого знакомца наивного Валеру, когда тот пришёл от «Перфильича» с просьбой сварганить сонетик. Хорошо, я находился на месте, а то ценный клиент непременно уплыл бы к Вовке Черкизовскому или в нижний сектор к Федьке Петровскому, по прозвищу «Петрарка». Валера уже обидчиво поджимал губы — верный признак близкого ухода, когда я, со встречной досадой принялся выговаривать ему:

— Ты же прекрасно знаешь — заочно, либо по чьему-то щелчку пальцев, я ничего писать не стану. Пусть явится лично, мы глянем что за фрукт, а там уж…

— Он зажиточный — Валера повернул ко мне лицо со здорово изуродованным носом — что хотите отдаст.

Секретарь-референт-менеджер лениво отмахнулся, как от докучливой мухи:

— У нас всё есть, не знаем куда складывать.

Пришлось его притормаживать, как лесовоз, спускающийся с крутой горки:

— Васильевич, погоди! Ты, Валер, объясни, что за деятель и откуда его понты?

— Он с прачечной, к нему ползоны на поклон ходит и добра всякого тащит немеряно — кто сигареты, кто шмотки, кто еду из ларька…

Мы с Кучаком переглянулись. Такого клиента упускать никак нельзя, тем более что по словам Валерки, он готов быть постоянным заказчиком, при том, что в стихах не смыслит вообще.

Минут десять спустя, когда мы вдвоём, с трудом одолели верткого, юркого таракана и делились впечатлениями от удачной охоты, явился «посол» Валера в сопровождении юного Перфильича с выпуклым трясущимся животом и физиономией купчика, попавшего на губернский приём. Роль его превосходительства принял на себя без лишних раздумий Кучак:

— Разве можно посылать гонцов к занятым людям?

Его уверенный баритонально-басовитый голос (явно умышленный), произвёл должное впечатление. Делец заробел:

— Виноват, извиняюсь, постеснялся явиться лично. Теперь я знаю куда идти и понял — вы человек серьёзный.

Александр Васильевич хлопнул ладонью по одеялу:

— Присаживайся. Человек я и вправду серьёзный.