Сказки Белой Горы. Часть III

— «Нетленка» начинается с истории, в которой Юлий Цезарь набил морду Александру Македонскому. Дело, как водится между приличными людьми, произошло из-за бабы. Звали её Елена. Помнишь, Троянская война, Елена, Парис?

— Что-то слышал.

— Так ещё Ганнибал был, но он отпал как претендент. Они тогда со Спартаком разодрались.

Глаза Лёхи округлились:

— У неё столько мужиков было?

— Дурень! Сколько их было — история умалчивает. Летопись Нестора обрывается на четыреста двадцать первом. А тут ещё Одиссей от Хеопса приплыл с бодуна — они две недели пьянствовали, отмечали постройку пирамиды. Так война и началась. ООН не вмешалась — представители в летние отпуска разъехались. Китай свою стену строил, а Чингисхан на охоте заблудился. Помирить было некому…

— А наши? — Таракан недоверчиво посмотрел на старого прохиндея.

— А что наши? Пётр у Анны Монс в Измайловском был.

— В Измайловском парке я мобильники отнимал.

— Помолчи. Тогда мобильников и метро ещё не существовало, а царь от бабы уезжать не хотел. Ты бы уехал от любовницы?

— Не-е-т, только у меня их не было. Я вообще не знаю, как их заводят.

— Ха, заводят! Да они сами заводятся, паразитки. В общем, пока шли драки и бои местного значения, а Менелай с Ахиллом разыгрывали Ленку в карты…

Таракан бестолково перебил:

— Во что играли-то?

Кучак посуровел взглядом и сбился на раздраженный тон:

— Не прерывай рассказа! Во что играли история умалчивает. Дошли смутные слухи — в очко; не беспокойся, не в твоё. Пока они в карты резались, баба то сбежала с Гераклом.

Таракан опять не выдержал:

— В Америку небось смылись?

— Америка тогда была закрыта, её Колумб ещё не открыл. Как сейчас помню: видели их на курорте, не то в Хургаде, не то — в Анталии. Потом во Флоренцию метнулись. Тамошние художники-флорентийцы принялись картины писать с Елены, всё больше голяком. Столько их намалевали, что самим стыдно стало. С тех пор женщин одетыми рисуют. Почему знаешь?

— Нет, откуда?

— Потому, что вариантов одежды гораздо больше, чем поз, в которых их можно изобразить раздетыми. Ну, понял что-нибудь?

Лёха даже чесаться забыл от шквала кучаковой информации. Он, туповато уставясь в окно, сидел с полуоткрытым ртом с минуту, потом, туго ворочая извилинами мозга, догадался задать вопрос:

— А этот, как его, Македонский-то, что с ним?

— Так помер бедолага и могилки его не нашли. А теперь, для всех, о картине «Ленин в Польше». В советские времена было. В музее, экскурсовод с большой группой курсирует по залам. В одном из них, подводит экскурсантов к огромной картине, начинает объяснять: «Вы видите прекрасно обставленный женский будуар, что свидетельствует о прекрасном вкусе и богатстве хозяйки. Изображено раннее утро. Солнце ещё не6 взошло, но уже достаточно светло. На широкой кровати стиля ампир, вы видите Надежду Константиновну Крупскую и двух её любовников — видных членов ЦК партии социал-демократов. В кресле уютно свернулся кот…» Из группы раздаётся робкий голос: «А где же Ленин?» Музейный работник, с хорошо поставленной речью, профессорским тоном отвечает: «А Ленин в Польше» …

Мы с Сергеем открыто захохотали, а Таракан заулыбался с такой приторностью, что вызвал недовольство Александра Васильевича:

— Я тебе почти полный курс истории пересказал. Что ты запомнил?

Каким бы глупым не был Лёха, кое какая мешанина в его голове осталась. Он вмиг посерьёзнел лицом и, как на экзамене выдал:

— Когда строили, нет, обмывали пирамиды, Ленин был в Польше…

Более пятидесяти лет (50 лет назад я учился в седьмом классе) только и слышу о прогрессе и гуманизации всех сторон жизни. Якобы она становится лучше и лучше… Мы, обыкновенные жители, отчего-то улучшений не наблюдаем, причём, ни в материальной, ни в моральной составляющей. О духовной бедности и физической нищете, власти всех уровней и статистика в придачу, даже не заикаются. Проблема нищеты у нас стыдливо замалчивается и обходится стороной. Что касается бедности, то лукавая, подкрученная статистика старательно её уменьшает. Но как бы не считать, бедность — явление постоянное и меньше она не стала, не глядя на бессовестные уверения чиновников в обратном. Но это ладно, есть и другие вопросы и проблемы так называемого прогресса. Свобод, по крайней мере декларируемых, становится вроде больше, нравы гуманизируются, в сравнениях со зверствами и жестокостью предыдущих эпох. Я ещё со школы впитал: самая жестокая эпоха была во времена Николая I, которого даже прозвали «Палкин». Мне подвернулась любопытная история тех лет. Знаменитый скульптор Петр Карлович Клодт был знатоком и страстным любителем лошадей. Так вот, его кучер дважды устраивал гонки с царским экипажем и оба раза его обогнал, причём ни царь, ни скульптор о состязании вовсе не договаривались. К чему я об этом говорю? Ответ элементарен: не следует даже объяснять, что будет с дерзким ухарем, который попытается обогнать кортеж президента. Кстати, Николай передвигался по столице без охраны даже во время восстания декабристов. В случае же с двумя обгонами, в первый раз он погрозил пальцем, а во второй — показал кулак.