Сказки черепахи Кири-Бум

– Как зачем? Сам нахвастал и ходишь праздничаешь? Я со стыда едва сквозь землю не провалился. Ты что вчера говорил? «Хочу, отец, мост через нашу речку построить». А кроме хотения у тебя, оказывается, и не было ничего. Хвастун несчастный. Я с тобой еще дома поговорю.

– Зря бранишься, отец, – сказал на это Афоня. – Ты же сам всегда учил меня: захотеть – полдела сделать. Я половину сделал – захотел мост через речку построить, а остальное пусть другие доделывают, не все же мне одному.

Как сказал он это, так и покатились все со смеху. Вместе со всеми и медведь Спиридон смеялся, приговаривая:

– Ну, уморил ты нас, Афоня. Значит, сделал полдела – захотел мост построить. Охо-хо!

– Посмеялись все тогда от души над Афоней. И когда я сказку о нем рассказывала, опять все смеялись, – закончила черепаха Кири-Бум рассказ свой.

А медведь Спиридон сказал, глядя в потолок:

– Это я помню. Я еще тогда предупреждал Лаврентия: «Гляди, говорю, как бы не сбился сынок твой с пути. Видал? Нам с тобой стыдно, а ему хоть бы хны».

И закончил с грустью:

– Озорник был и хитрец. Так и смотрел, как бы кого надуть, как бы возле кого поживиться. Он и в Осинники-то жить ушел, чтобы от нас с Лаврентием подальше быть, чтобы мы не мешали озорничать ему. Хорошего медведя сын, а посмотри каким вырос.

Полежал, покряхтел, опять заговорил:

– Помнишь, пес Вертихвост ко мне в гости шел, а Афоня остановил его и говорит: «Не ходи к Спиридону просекой, иди вон той тропкой». А на тропке той охотники яму для волка вырыли и прикрыли кленовыми ветками. Три дня Вертихвост просидел в ней голодный. – Над таким милым псом и такую злую шутку отшутил. И как отказывался, помнишь?

– Как не помнить? Еще Лаврентий все утро тогда Вертихвоста медом у себя в берлоге кормил, чтобы он не серчал на Афоню.

– Да, медом он угощать любил. Я сам у него сколько раз чай пил с медом. Да и тебе, наверное, приходилось?

– Было дело, – сказала черепаха и подтянула к уху одеяло. – Давай спать, Спиридон, поздно уж, устала я, а мне завтра у березы опять сказки рассказывать.

– Да, да, давай спать, – закутался плотнее в одеяло и медведь Спиридон, но уснуть до утра так и не смог, все лежал, глядел в темный потолок и думал: «Что же ты забыл обо мне, Лаврентий, я ведь совсем, совсем один…»

Тревога барсука Фильки

Барсук Филька высунулся в окошко. У березы слышались шумливая возня, выкрики. «Обо мне, наверное, рассказывает черепаха», – подумал Филька и туго-натуго сжал зубы.

Жизнь свою Филька начал с хитрости. Воровал в молодости, с соседями бранился, хотел даже поссорить однажды медведя Спиридона с медведем Лаврентием.

Но только зачем говорить об этом? Все это давно было. Сейчас Филька не тот, что был когда-то. Остепенился и честно доживает свою жизнь.

К березе Филька решил не ходить: лучше не попадаться черепахе на глаза. Может, она забыла о нем давно, а увидит и вспомнит. И поэтому решил Филька не ходить к березе, но знать, о ком речь возле нее идет, хотелось. И попросил Филька Сороку:

– Болею я. Сам бывать у березы не могу. Так ты прилетай ко мне по вечерам и рассказывай.

– С удовольствием, – обрадовалась Сорока. – Мне ведь кроме тебя и рассказывать некому: все сами слышат.

И чтобы не выведали подружки, что барсук болеет. И не летали бы к нему с вестями от березы, ни единой душе во всей роще не сказала Сорока о болезни Фильки. Это был ее секрет, единственная за всю ее жизнь тайна.

За деревьями у березы повизгивал и похрюкивал Кабан. Филька напряженно вслушивался в доносящиеся с поляны выкрики.

– Неужели, – шептал он, – это обо мне выстукивает сказку на березе дятел. Опозорила, опозорила черепаха. О сыне Енота, наверное, вспомнила. И надо мне было обмануть его тогда!

Давно это случилось. Сидел сын Енота на крылечке, а Заяц мимо бежал и подарил ему морковку. Половину Енотик съел, а половину решил на черный день припрятать. Вот только куда спрятать ее не знал. Тут и попался ему на глаза Филька. Окликнул его Енотик:

– Дядя барсук, куда бы мне мою морковку ненадежнее спрятать, где бы ее никто не нашел, а то пропадет.

Поглядел Филька на Енотика – простачок он, запросто можно надуть его. Сказал:

– Давай я ее в живот себе положу. Очень надежное место. Никто твою морковку в животе у меня искать не догадается.

– Бери, – сказал Енотик и отдал барсуку морковку.

Дня через три прибегает к нему, спрашивает:

– Дядя барсук, где моя морковка?

– В животе у меня, – отвечает Филька.

– Давай я ее съем.

И заскреб Филька за ухом:

– Эх, – говорит, – положить-то я морковку в живот к себе положил, а вот как достать мне ее оттуда, не подумал.

– Так ты подумай, дядя барсук, а я завтра прибегу, – сказал Енотик и верно прибежал. Филька еще и с постели не успел подняться, а уж он постучал в окошко к нему:

– Придумал, дядя барсук, как мою морковку из живота достать?

– Нет, – ответил Филька, – не успел. Сам понимаешь, дела всякие: то то, то это.

Ну так ты прямо сейчас садись и думай, а я здесь на лавочке посижу, подожду, пока ты думаешь.

Смотрит Филька на Енотика, ну совсем-совсем еще глупый он, его можно надувать и надувать. Сказал: