Сказки cтарого Вильнюса

Вот и стоял бы себе там дальше, раздраженно думает Лена. Если бы не его котятки, я бы уже сидела в кафе. Сидела бы. Си-де-ла. Там наверняка можно спрятать ноги под стол и незаметно снять туфли. Туфли, о господи.

Но вслух она говорит:

– Картинки у него, по-моему… ээээ… немножко слишком любительские.

Старательно подбирает выражения. Чтобы не обидеть Бету, если уж с бедняжкой случилось такое ужасное несчастье, и ей вдруг стали нравиться котики, нарисованные левой задней ногой. В лучшем случае правой. Но определенно задней, надо смотреть правде в лицо.

– «Любительские» – еще мягко сказано, – невозмутимо кивает Бета. – Но в данном случае это совершенно неважно. Штука в том, что именно этот художник рисует наших городских котов.

– Ну, я, в общем, и не предполагала, что парижских, – пожимает плечами Лена.

Она начинает сердиться.

– Ты не поняла, – говорит Бета. – Все наши городские коты появились только потому, что он их нарисовал. А не наоборот, как это обычно бывает. Я, конечно, имею в виду уличных котов. С домашними совсем другая история.

…Очередная сказочка, думает Лена. В пять лет я их обожала. Ладно, положим, и в десять обожала. И даже в пятнадцать не отказывалась послушать. Но блин! Сейчас-то мне тридцать два. Я уже такая взрослая тетка, что самой страшно. А ты, моя дорогая сестренка, на семь лет старше. Приличные люди столько вообще не живут. А все туда же. Сказочки. Художнички. А теперь вот котики. Котятки. Помоги тебе бог.

– Очень мило, – кисло говорит она. В надежде, что это прозвучит, как «прекращай молоть чушь». И лицо делает соответствующее, чтобы Бету проняло.

– Я тоже не поверила, когда мне рассказали, – улыбается Бета. – Но потом увидела, что… Не проняло.

Лена вздыхает и говорит:

– Мне кофе очень хочется. Пойдем, а? Коты – потом. И мед – потом. А сейчас – кофе. Ладно?

– Ох, прости, – Бета машинально прикладывает руки ко лбу. Этот жест у нее означает крайнюю степень смущения. – Сама же обещала, что пойдем в кафе, и уже из головы вылетело. Трудно со мной, да?

– Ай, ничего, с собой мне еще труднее, – говорит Лена.

Сама не знает зачем.

Она даже не уверена, что это правда.

Мужичок в комбинезоне – назвать его «художником» у Лены язык не поворачивается – внезапно встает и направляется к ним. Услышал, небось, что потенциальные покупательницы собрались уходить, вот и засуетился. И сейчас он станет предлагать нам воскресную скидку, три котика по цене двух, думает Лена. А еще лучше – дюжину по цене десятка. Чего мелочиться?

Но мужичок ничего не говорит. Молча показывает только что дорисованную картинку – на ярко-голубом, предположительно небесном фоне сидит совершенно черный кот. Вроде бы даже не такой ужасный, как остальные. Набил, получается, человек руку. Все-таки упорный труд кому угодно на пользу.

Художник глядит на Лену. Глаза у него такие же голубые, как небо на картинке. Левый почти вдвое больше правого. Как будто сам себе их с утра нарисовал – как умел. Это было бы даже справедливо, не все же котикам за его кривые руки отдуваться, думает Лена. И едва сдерживает нервный смешок.

Ну чего он на меня уставился, сердито думает она. Гипнотизирует, что ли? Чтобы я все картинки оптом купила? И уперла их на горбу в золотую даль? Какой ужас.

Надо вот прямо сейчас развернуться и уйти, думает Лена. Бета потом догонит, никуда не денется. Но почему-то стоит на месте и смотрит поочередно – то на голубоглазого художника, то на портрет совершенно черного кота. Думает: вот хоть стреляй, все равно не куплю, и за десять литов не куплю, и даже за пять. Иди в жопу, непризнанный гений. Мне и без тебя несладко. У меня – туфли. И ничего, кроме туфель. Тебе, впрочем, не понять.

Но, похоже, он все-таки не гипнотизировал. По крайней мере, непреодолимого желания купить картинку у Лены так и не возникло. Преодолимого, впрочем, тоже.

Художник отвернулся и снова занялся своим рисунком. Взялся зачем-то подправлять небесный фон, нечаянно мазнул голубой краской по кошачьему уху. Но, похоже, совершенно не огорчился. Наоборот, вдруг разулыбался и, так и не закрасив пятно, поставил испорченную картинку к другим, теоретически готовым. И то верно. Какая разница.

Псих, устало думает Лена. Впрочем, для психа у него слишком обаятельная улыбка. Так что нет, самый обычный разгильдяй. И бездарь впридачу. И бессовестный халтурщик. И черт бы с ним.

– Идем уже отсюда, – говорит Лена. И для убедительности тянет сестру за рукав, как в детстве.

Выбравшись с уставленной ярмарочными лотками мостовой на тротуар, они идут туда, где призывно полощутся на ветру полосатые тенты кафе. Из-за угла навстречу им неспешно выворачивает здоровенный, совершенно черный кот с ярко-голубым ухом.

– Это как? – Растерянно спрашивает Лена. – Это он нарочно? Это шутка такая, да?

Бета хохочет.

– Конечно, шутка, – сквозь смех говорит она. – Ну надо же, какая ты везучая! У нас тут не с каждым так шутят.

Но Лена ее не слышит. Она смотрит на дурацкого вымазанного краской кота, который разлегся на тротуаре, на самой границе между светом и тенью, аккуратно разделившей пополам его несуразно длинное тело.