Сказки далёкого будущего

— Можешь звать меня милосердием вашего Бога. Святым состраданием к вам вашего божественного Спасителя Императора. Я — та, что исцеляет раны. Та, что дарует прощение. Истинное прощение, когда ты освобождаешься от своего греха и своей вины. Греха перед самим собой. Я — та, что укрощает взбесившуюся совесть и помогает исправить то, что исправить ты не можешь. Так тебе говорили — изменить судьбу невозможно. И при этом тебе что-то вещали о свободе воли. Тебя сажали за четыре стены. И перед тобой была дверь, единственная, которую ты мог выбрать окончательно и бесповоротно. Поверь, всё это лишь мнимая свобода. Это не свобода воли. Свобода воли начинается тогда, когда ты понимаешь, что нет ни стен, ни дверей. Ты сам выбираешь свой путь и можешь в любой момент выбрать другой. Изменить то, что казалось неизменным. Поправить то, что казалось непоправимым. Достаточно лишь понять, что для тебя открыты все пути, и неважно, какой ты выбрал. Стоит ли дальше мучить себя? Хочешь ли ты по-настоящему освободиться?

Тут бы впору читать молитву. Но ни взбесившееся сердце, ни потрясённо замолчавший разум, уже не служили ему. Было лишь одно. Отчаянно жгучее желание — согласиться, принять так кстати протянутую руку помощи. Чтобы дочь — пусть не по крови, но ближе её у него никого не было и не будет никогда, — была жива и была рядом с ним. Чтобы её не мучили. Чтобы не жгли заживо. Как ему хотелось снова увидеть её тёплую улыбку, лучащиеся нежным светом глаза. Она должна была жить! И да, сотню раз да, он хочет всё исправить!

Коридор, едва освещённый чуть брезжущим светом. Серые гладкие стены. На них пляшут троящиеся тени. Прохладно — это чувствуется даже сквозь силовые латы. Глухо колотится сердце — трепещет почти под самым горлом. Движения, однако, даются легко. Силовые латы увеличивают силу мускулов, придают ещё больше подвижности и ловкости натренированному телу, несмотря на кажущуюся громоздкость. Пахнет лекарственными препаратами. А ещё горелой плотью, ужасом и страданием. Викторию держат где-то здесь, в отсеках для заключённых, ведущих к просторной операционной, камере пыток. В ладони удобно лежит автоматический пистолет. Только бы успеть. Только бы сбежать и затеряться с дочерью среди просторов космоса. Где-нибудь они устроятся. Как-нибудь. Если им нечего ждать от людей, может помогут нелюдские расы Вселенной или даже Ирреальности? Например, Перворожденные, Этериане, Льосальфар? Или же обитатели тёмных миров с плотной атмосферой и чудовищной гравитацией на окраинах известных пространств, те, кого именуют Свартальфар?

Топот впереди. Сверкнули воронёные латы. Стража. Страж вскидывает автоматическую винтовку. Фамулус уклоняется от выстрела. Стреляет в ответ — рефлекторно, резко, быстро, не давая противнику опомниться. Проклятье! Промах! Страж отделался раненым плечом. Бросок. Не дать ему выстрелить! Вдалеке — ещё топот. Сколько их там? Страж и не думает стрелять. Бешеной кошкой бросается на Фамулуса. Бывший инквизитор уходит с линии атаки. Выворачивается. Поднимает пистолет. Выстрел. Слупив краску и цемент, пуля отрикошетила от стены. Шестым чувством Фамулус уловил угрозу откуда-то справа. Ещё трое стражей. Но стрелять не спешат. Бешено бросаются не него. Фамулус не успевает выстрелить. Раненый страж каким-то неимоверным усилием успел добраться до него, ударить по руке с пистолетом. Сумел уклониться от ответного удара. На Фамулуса налетели. Сбили с ног — с грохотом столкнулись силовые латы. Бывший инквизитор, словно надоедливых тварей, отбросил троих. Но раненый страж — до чего силён и живуч, паршивец! — коленом прижал его руку к гладкому полу, не давая выхватить меч. Размахнулся, и хлёстко ударил его по лицу, наотмашь, рукой в латной перчатке. Раз, ещё раз.