Сказки дедушки Матвея

Повернулся Мишатка и зашагал уныло. А серенький дяденька сидит под кустом. Племянничка ждет, да баранинку ест.

Вдруг — трах-ба-бах!

Волк даже вздохнул с облегчением.

— У-ф! Отделался, наконец, от племянничка…

Только сказать успел — глядь-поглядь: Мишатка на трех ногах скачет, навзрыд плачет. Но ягненка тащит-таки. Подбежал, швырнул его на землю.

— Пропади они пропадом, твои бараны! Ой, дяденька, больно! Ой, серенький, больно!.. Ногу-то мне насквозь прострелили.

— Э, чудак! — ответил Волк, — на охоту ходить да подстрелянным не быть? Знаешь что? Заберись вон на ту сопку, там вода из-под земли бьет горячая. Опусти в нее ногу — враз подживет. Беги! А за ягненка не бойся — постерегу.

Вскарабкался Мишатка на вершину сопки — и правда, не обманул Волк. Опустил он в горячий целебный источник ногу — затянуло к утру ранку. Спустился он вниз и остолбенел.

— А ягненок мой где?

— Понимаешь, Мишатка, беда какая случилась, — заюлил Волк, — сморил меня сон, а в это время вороны да сороки-воровки как налетели тучей — только рожки да ножки от ягненка оставили. Видишь, мослы одни…

Простоват был Мишатка, но догадки хватило.

— Эх ты, бессовестный, — говорит, — ни за что, ни про что сироту обидел.

И ушел от Волка. А Волку только этого и надо было.

Как перебивался Мишатка остаток лета — никто не знает. А как надвинулась зима — залег и он по стародавнему медвежьему обычаю в берлогу. Только на голодное-то брюхо зима что век кажется. Сосет он лапу, а она сухая, невкусная. Много ли жиру за чужим умом-то накопишь?

Пересидел Мишатка кое-как самые лютые стужи, а едва ростепельный март дохнул весной — невтерпеж стало. Вылез из берлоги на свежий воздух. Куда ни глянет — белым-бело. И тишина стоит мертвая. Куда пойдешь? Где что искать станешь?

Бежит мимо Лиса, рыжие волоса.

— Много лет здравствовать, мил-сердечный друг! Ой, какой же ты страшненький!

— Да, пожалуй, будешь страшненький, когда есть нечего… И присоветовать некому.

— Фу, о чем горевать. Пойдем-ка со мной. Так и быть, поделюсь.

Подвела его Лиса к гибкой березе, а на верхушке березы — петля, а в петле Заяц болтается.

— Ай, ловка Лиса! Как это ты?

— Зачем я? — отвечает Лиса, — сам он. По тропинке бежал, в охотничью ловушку попал. Выпрямилась береза — и вздернула Зайца. Ну-ка, нагибай ее вниз.

Нажал Мишатка лапой на березу — только треск пошел. Разорвали они Зайца. Сглотнул он свою долю прямо с костями — что ел, что не ел: сытости не прибавилось.

— Эх, Лиса, не подскажешь ли еще что-нибудь?

А Лиса — та себе на уме. Окинула Мишатку глазами, шевельнула хвостом.

— Хорошо, пойдем!

Завела она его в сосновый бор и говорит:

— Вон там за деревьями кусок мяса на бревне лежит. Волк себе на ужин оставил и колом приткнул, чтобы не украли. Не боишься Волка — тащи мясо, поделим!

Бояться?! Да Мишатка радехонек хоть этим досадить Волку. Подошел он к деревьям и видит: лежит бревно, над ним второе колом подпирается, а под колом кусок мяса. Дурак Волк! Прямо на виду у всех спрятал. Оглянулся Мишатка назад, а из-за дерева Лиса лапкой машет: тащи, мол, скорее, пока Волк не пришел… Зацепил Мишатка мясо когтями, покачнулся кол, верхнее бревно — блим! — и размозжило Мишатке голову.

А Лиса подошла тогда смело и говорит:

— Жалко мне тебя, мил-сердечный друг, да что поделаешь? Чужим-то умом ведь до поры до времени жить можно. А у меня вот и шкура цела, и медвежатники вдоволь. Когда еще охотник ловушку проверять придет…

Со двора донеслось протяжное мычание:

— Му-у-у!..

— Ох, корова-то у меня не напоена, — засуетился дед Матвей. И, пряча в седых усах хитроватую ухмылку, торопливо натянул заячий малахай и вышел из избы, оставив в раздумьи молодых друзей.