Читаем Сказки для добрых сердец полностью

— Конечно, нет! — искренне, нет ли, рассмеялось облачко перламутровое.

— Хорошо, я скажу. Мне кажется, что сочетание перламутрового с зеленым немного резковато.

— Резковато?

— Да, немного вульгарно. Надеюсь, вы не обиделись?

— Ах, ну что вы! Просто мне жаль вас. Наверное, вы никогда не видели озеро изумрудного цвета. Потому вам и кажется, что…

— Вы ошибаетесь, я отлично знаю это озеро. И отражалось в его зеркале не раз. Представьте: моя белоснежность в изумрудной оправе! Берега застывали в восхищении.

— Ну… — протянуло перламутровое облачко, — сочетание цветов довольно приятное, но слишком уж обычное.

— Ах, что вы! — не соглашалось белоснежное облачко. — Торжественное сочетание! Благородное.

— По-моему, простовато.

— А я считаю — изысканно!

— Вы, вы… — задрожало перламутровое облачко.

— А вы? Будто бы вы… — не уступало облачко белоснежное. И вдруг…

— Не надо! Не надо! Друзья мои, не ссорьтесь! — Это из-за горизонта выскочило красивое ярко-розовое облачко. — Не ссорьтесь! Вы очаровательны, это ясно, но я, именно я, самое красивое! — громко рассмеялось розовое облачко и добавило — Это я вроде бы шучу, но на самом деле говорю правду. Вы согласны, что я неотразимо?

— Не в этом дело! — одновременно, стараясь перекричать друг друга, бросились к розовому облачку белоснежное и перламутровое. И услышали звенящий смех. Приближалось светящееся золотистое облачко. Конечно, оно утверждало, что именно его отражение создано, как будто специально, для изумрудного озера. Ничего нового…

Ближе и ближе друг к другу подлетали облачка. Громче становились их голоса. Пока не превратились, не слились в один голос, шум, гам, грохот — просто обыкновенный гром! И цвета яркие, разные столкнулись, зацепились друг за друга, перепутались. И вот уже непонятно, где веселый розовый, где благородный белый, где редкий перламутровый, где гордый золотой. Смешавшись, веселые цвета странным образом слились в один черно-лиловый цвет. Исчезли разноцветные облачка, быстро летит по небу к солнцу грохочущая черная туча. Не остановить ее. Слов солнца она не слышит. Его острые, но тонкие лучи сминает. Неизвестно, почему так быстро летит только что появившаяся туча. Неужели сила ссоры красивых облачков гонит ее?.. Зажмурилось солнце. Задрожали его лучики.

А это еще что такое?

— Эй, солнце, — спокойно приближалась медлительная серая туча, — я сделала все, что вы просили. — Как всегда, она не смотрела, куда плывет. — Ой, извините, будьте любезны. — Эти слова уже относились к молодой черной туче.

Дело в том, что на этот раз туча серая плыла немножко мимо солнца, зато прямо на тучу черную. А была туча серая большая, спокойная, неторопливая. Не то что туча черная — не очень уж большая, быстролетящая, злющая, грохочущая. А потому туча серая еле заметила столкновение, зато туча черная вздрогнула, охнула, грохнула последний раз и… Рассыпалась, распалась. На облачко белоснежное, облачко розовое, облачко перламутровое, облачко золотое. Разноцветные облачка коротко взглянули друг на друга и, не прощаясь, быстро разлетелись. А серая туча поплыла своей дорогой.

А солнце… Солнце моргнуло. И еще раз моргнуло, и еще раз… Чтобы не заплакать. А потом расправило лучики, улыбнулось и подумало: «Я так и знало — как-нибудь обойдется…» И стало дальше делать-поделывать свои солнечные дела.

ЛАСТОЧКА

Весело напевая, маленький приемник раскачивался на шее Ласточки. А Ласточка помахивала головой и под музыку ритмично перебирала копытами. Ласточка — лошадь. Не молодая, честно говоря, — старая. Она работала в этом колхозе, когда еще техники там было всего ничего. И конечно, работы у Ласточки было невпроворот: вспаши, тракторам помоги, одно привези, другое отвези. Да и кроме официальной работы забот хватало: то деда Митрофана к врачу свези, то тетке Аглае сено привези, а то в самый город топай, в магазин «Детский мир»: Петьке конструктор вынь да положь.

Давно лошадь работала в колхозе. Дело свое знала отлично. Доверяли ей полностью, а потому работала Ласточка самостоятельно, без кучера. Приходила утром к своему начальнику, получала задание.

Прошло время, колхоз стал сильным, богатым, техники разной сколько угодно. Где уж старой лошади за всеми чудо-машинами угнаться? Попросила на другую работу перевести — поспокойнее.

Работа нашлась — стала почтальоном Ласточка. Ласточка знала всех, все давно знали Ласточку, а значит, никаких недоразумений, ошибок быть не могло. Подходила лошадь к нужному дому, звала: «И-го-го!» Выходила хозяйка, брала с тележки, что ей полагалось, а Ласточке выносила морковку или еще что-нибудь вкусное.

Ласточку все любили. Помнили, как помогала она людям в трудное безмашинное время, да и сейчас честно работала. Решили все вместе сделать старой лошади подарок. Знали — Ласточка любит песни. Часто после работы она стояла под окном клуба — слушала музыку. Вот и решили подарить ей приемник, легкий, чтобы Ласточка носила его на шее и слушала. Поэтому, когда мы с ней встретились, шла старая лошадь, постукивая копытами в такт знакомой мелодии.

Перейти на страницу:

Похожие книги

На пути
На пути

«Католичество остается осью западной истории… — писал Н. Бердяев. — Оно вынесло все испытания: и Возрождение, и Реформацию, и все еретические и сектантские движения, и все революции… Даже неверующие должны признать, что в этой исключительной силе католичества скрывается какая-то тайна, рационально необъяснимая». Приблизиться к этой тайне попытался французский писатель Ж. К. Гюисманс (1848–1907) во второй части своей знаменитой трилогии — романе «На пути» (1895). Книга, ставшая своеобразной эстетической апологией католицизма, относится к «религиозному» периоду в творчестве автора и является до известной степени произведением автобиографическим — впрочем, как и первая ее часть (роман «Без дна» — Энигма, 2006). В романе нашли отражение духовные искания писателя, разочаровавшегося в профанном оккультизме конца XIX в. и мучительно пытающегося обрести себя на стезе канонического католицизма. Однако и на этом, казалось бы, бесконечно далеком от прежнего, «сатанинского», пути воцерковления отчаявшийся герой убеждается, сколь глубока пропасть, разделяющая аскетическое, устремленное к небесам средневековое христианство и приспособившуюся к мирскому позитивизму и рационализму современную Римско-католическую Церковь с ее меркантильным, предавшим апостольские заветы клиром.Художественная ткань романа весьма сложна: тут и экскурсы в историю монашеских орденов с их уставами и сложными иерархическими отношениями, и многочисленные скрытые и явные цитаты из трудов Отцов Церкви и средневековых хронистов, и размышления о католической литургике и религиозном символизме, и скрупулезный анализ церковной музыки, живописи и архитектуры. Представленная в романе широкая панорама христианской мистики и различных, часто противоречивых религиозных течений потребовала обстоятельной вступительной статьи и детальных комментариев, при составлении которых редакция решила не ограничиваться сухими лапидарными сведениями о тех или иных исторических лицах, а отдать предпочтение миниатюрным, подчас почти художественным агиографическим статьям. В приложении представлены фрагменты из работ св. Хуана де ла Крус, подчеркивающими мистический акцент романа.«"На пути" — самая интересная книга Гюисманса… — отмечал Н. Бердяев. — Никто еще не проникал так в литургические красоты католичества, не истолковывал так готики. Одно это делает Гюисманса большим писателем».

Антон Павлович Чехов , Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк , Жорис-Карл Гюисманс

Сказки народов мира / Проза / Классическая проза / Русская классическая проза