Сказки для недетей

И едва решил так, – раздался страшный грохот! Тьма раскололась, и в просвет треснувших стен темницы увидел я серебряную главу дракона:

– Вот и последнее условие выполнил ты!..

*****

– Согласен ли ты, любимый, разделить мою судьбу?..

Согласен ли я пройти боль и муки перерождения, и стать уродливым, рогатым чудовищем? Провести во льдах добрую половину жизни, испытывая нечеловеческие муки голода? Рисковать своей головой ради малейшей прихоти короля?

– Да! Ибо я люблю тебя!..

*****

…В то утро матушка Гримла овсянку варила. Это у Скрумлей обычаем: по утрам всенепременно тарелочка овсяной жижи. Кашка булькает себе в котле, матушка в кухне возится: шуршит по хозяйству, да одним глазком за варевом приглядывает, чтоб не убежало. Вдруг дверь входная – бам-с!.. – чуть не с петель долой!

Вбегает запыхавшийся чумазый мышонок:

– Матушка Гримла! Матушка Гримла!.. Скореича!.. Улетают!.. – крикнул, на месте подпрыгнул разов несколько, точно мячик, – и бежать!

Старуха руками всплеснула:

– Охти ж мне!.. – полы длинной юбки подобрала, и за ним!

Так и проскакали по сонным улочкам – старый да малый – вплоть до окраины деревеньки. А за околицей ждали их двое.

Прощание было недолгим: длинные проводы – лишние слёзы. Утреннее солнышко ещё жмурилось да позёвывало, выглянув из-за дальних холмов, когда две пары упругих крыльев рассекли свежее голубое небо. Сделав круг над васильковым лугом, драконы взмыли выше, и вскоре растаяли в синеве.

– Дела-а! – вздохнул припоздавший Скруп, провожая взглядом улетевших.

– Бывает… – коротко отозвалась матушка Гримла, концом платка вытирая глаза, слезящиеся то ли от солнца, то ли ещё от чего.

И больше ничего не сказала, – слишком долго было бы рассказывать: и про то, как подменила она Буглюмовы карты, и как использовала старое заклятие, чтоб свести две судьбы, и много всего другого… Ведь начинать историю пришлось бы ещё с тех времён, когда девчонкой стянула она у подвыпившего проезжего сказителя мешочек старинных преданий. Среди прочих сказаний, было там и про то, что служит оковами дракону его собственное сердце: покуда бьётся оно, мучается крылатый в человечьем обличье, уязвимом и недолговечном. Стоит же сердцу пропасть, как обретает он долголетие и свободу: разве что король может править судьбой его, но то отдельная история, – так же как и про то, что случается с тем, кто отведает его вкус.

*****

…Давно ушла уж домой матушка Гримла – некогда ей особо рассусоливать: помимо счастья и оберега близких много и простых забот у хранительницы очага. А Скруп всё лежал в стоге прошлогоднего сена. Грелся на солнышке, почёсывал толстое серое брюшко, щурился, глядя в небо, и лениво размышлял: хорошо ли то, что негаданно выпало его кузену? И каково променять домашний уют на жизнь, полную скитаний и опасностей?

– Впрочем, – чуть погодя вымолвил он, – не всякой крысе дано стать драконом… Наверное, это чего-то да стоит!

И после долго ещё всматривался он в бездонную синь, где неспешно текли взбитыми сливками огромные облака, и думал, что теперь-то братец Гезза узнает их вкус…

Небо рыб

Зря я ему это рассказал. Всё заканчивается ссорой.

– Ты хоть понимаешь, что можно срубить на этом бабла?! – голос говорящего становится шерстяным и хриплым. – Понимаешь?

Его воспалённые глаза испытующе впиваются в моё лицо. Он наклоняется так близко, что отчетливо видно каждую красную ниточку жёлтых бессонницей белков, каждое пёрышко серой радужки, окаймляющей огромные зрачки, – безумные озера неутолённых желаний. Я не хочу оказаться там, во мраке чужого бреда, и молча отворачиваюсь к стене.

Пружины старого дивана сварливо скрипят подо мной – ему изрядно надоели и мы, и наши бесцеремонные гости. Оттого старик характером подл и мелочен: то коварно подогнет усталую ногу, то так громко стенает в ночи, что взбешённые соседи барабанят в стены, завидуя чужому короткому счастью. Вот и сейчас: из его дряблых руин в бок исподтишка впивается что-то острое. Но я терпеливо недвижим – лишь бы оставили в покое! Диван злорадно хихикает: шерстяная хрипота становится громче, назойливее, нестерпимее…

– Слышишь меня?.. Слышишь?!

Нет, я давно уже тебя не слышу. Как и ты меня. Родные братья, – но мы оба оглохли, раздавленные катком бытия, очерствевшие, покрывшиеся коростой взаимного равнодушия, из трещин которой всё реже сочится мутная сукровица чувств – глумливая пародия на прежнее. Говорят, кровь – не водица…

Быстрые шаги. Хлопает дверь – зло, громко, с вызовом.

Я вскакиваю:

– Вернись, урод!..

Бросаюсь к вешалке у входа. Так и есть: он опустошил мои карманы. Этот гад забрал наши последние деньги! Мои деньги!

Схватив куртку, вылетаю в коридор. Воняет помоями и кошками. Торопливо гудит убегающий лифт. Зачем-то бросаюсь по лестнице вслед, перескакивая ступени, хотя понимаю: не догнать… На чёрной улице пронзительно холодно. Ночь неприветливо щурится волчьими глазами редких фонарей. Я оглядываюсь: беглец растаял где-то в этих льдистых сумерках. Ковыляю к ларьку неподалёку: существо, обитающее в его глубинах, иногда ссужает избранных дешёвыми сигаретами в долг.