Сказки для принцев и принцесс. Подарок наследникам престола

А сил больше нет, последние попытки бесплодны, немощно разбитое тело, словно земля сама озлилась на беглецов, крепко за них уцепилась и держит… Слабее и слабее бьется сердце, мутится взор… А странно, всё исчезает из глаз: и этот раздутый бок палого коня, и эти чьи-то ноги, и рука, сжатая в кулак, что видна была из-за пригорка, и это разбитое колесо, и заиндевевшая щетина кустов, – всё затянуло предсмертным туманом, а огонь, желанный огонь, всё ближе и ближе, всё яснее и яснее кажется. Не они к нему, сам он, плавно скользя над землею, плывет им навстречу…

Неслышно веют легкие белые крылья… Окутанное прозрачным облаком приближается к ним светлое видение, чаша в руках… Словно легкое пламя колышется над чашею, озаряя и дивный лик, и дивные руки…

И оба, «серый» и «синий», коснулись устами краев этой чаши. Тотчас же исчезло видение.

Но оно унесло с собою все страдания, все боли, страх и смятение, сменив их отрадным и вечным покоем.

Под «Белым Слоном» Не один, а несколько страшных рассказов

И на этот раз, наш дружеский кружок собрался, по обыкновению, в угловом зале «Белого Слона», у ярко пылающего камина.

Часовая стрелка двигалась между одиннадцатью и полуночью; в воздухе, пропитанном запахом настоящего мюнхенского пива и характерным ароматом горячего рома и цедры, колыхались слои табачного дыма, и барон, известный всему свету, конечно, барон Гамель-Порк рассказал уже свои четыре пикантных анекдота…

Эти анекдоты были замечательны тем, что барон их рассказывал каждый вечер и в одном и том же порядке – и очень сердился, когда слушатели не выражали особенного внимания…

Беседа слабо клеилась на этот раз, и в каминной трубе слышалось унылое завывание. А, между прочим, общество было избранное, все головы интеллигентные и содержательные, большей частью представители интеллектуальных профессий – был, например, трагик Громобоев, два комика – Саша и Паша, только что вернувшийся из заграницы знаменитый художник Хлестаковский, известный злобный критик Ядовитов, «благородный отец» – Патронов и многие другие, даже доктор Брех, специально, в данное время, занимающийся месмеризмом… Был еще отставной полковник Зуботычин, крайний либерал и даже тайный масон, в чем он открывался всем и каждому, но под строжайшим секретом.

И вот, чтобы несколько оживить беседу, дать, так сказать, оборот мыслям, вызвать энергию соревнования, трагику Громобоеву пришла идея:

– А знаете что, господа? Сегодня канун Великого праздника. Ночь – полная чудес, ночь, дорогая нам по воспоминаниям детства, ночь, невольно вызывающая давно пережитое, чудные образы… Вызовем же их вновь, и пусть каждый, по очереди, расскажет нам что-нибудь, непременно занимательно страшное и непременно при сем – искреннюю правду!

– Прекрасно!.. Я начинаю! – вскочил Хлестаковский.

– По жребию! – остановил его Громобоев…

Предложение было принято довольно дружно, жребий прометан. Первым оказался либерал полковник Зуботычин.

Он сделал вид как бы захваченного врасплох, усиленно потер себе лоб, поправил большим пальцем галстук и произнес:

– Так-то-с!..

– Так, батюшка, так! – подтвердили радостно, улыбаясь комики Паша и Саша…

– Случилось это со мной в Испании, гм!.. Здесь… в дружеском кружке я могу, конечно, сознаться… открыть вам великую тайну: я принадлежу к седьмой ложе вольных каменщиков – я масон, и ради бога, господа, чтобы это осталось между нами…

– Ну, конечно… – отозвалось разом несколько голосов.

– В Испании, – продолжал рассказчик, – со мной случались удивительные вещи, и если все рассказывать, так на это не хватит целой жизни, а то, о чем я, собственно, хочу вам сообщить, заключалось в следующем: на паперти собора, в Севилье, ко мне подошел монах, с лицом, закрытым серым капюшоном. Он сунул мне в руку маленький конверт и голосом, словно из глубины гроба проговорил:

– Прочти и помни брата Антонио!

Не успел я вглядеться в эту сухую, высокую фигуру, как монах словно провалился сквозь плиты собора, и я медленно, но рукой твердой распечатал конверт… Взглянул, и даже холодный пот выступил у меня под сомбреро… Великий Боже! Печать самого Розенкрейцера!.. Читаю:

«Немедленно вернуться в Петербург – А х Б + Х – У…».

Вы меня извините, господа, но тайны этой формулы я вам открыть не имею права…