Сказки для себя

Location: Москва

Date: 06.05.07

Mood: night

Music: Astor Piazzolla —

Milonga Del Angel

В «Арагви», в большом зале, за третьим от входа столом сидят человек и ангел. Допита водка, съедено сациви, вечер. Ангел спросил человека:

— Ты веришь в Бога?

— Да, — сказал человек.

Помолчали.

— И я верю, — сказал вдруг ангел.

Прадед

Location: Москва

Date: 09.05.07

Mood: V-day

Music: Разные люди — Поход

Было лето. Валя в Москве проездом, всего на пару дней, в первый раз после войны. Идёт по Пушкинской улице, широкой и светлой, поминутно сверяясь с запиской — не забыть адрес, не пропустить дом. Как и все медсёстры, она была в него чуть-чуть влюблена, в главного врача их госпиталя, взрослого, почти пожилого, доброго, весёлого.

— Здравствуйте! Ревекка… Абрамовна?

— Да. Добрый день.

— А Модест Самойлович… Он дома?

— Он не вернулся. Вы что, не знали?

— Ой… Простите… Но как? Когда? Простите меня…

— Мы не знаем. Было письмо от него, откуда-то из-под Великих Лук. И всё. А Вы кто? Вы что-то знаете?

— Мы попали в окружение. Был самолёт, все улетали оттуда. И ещё должны были послать — один, два, три, за ранеными. Мы звали его, а он остался. Там, с ними. Сказал, что раненых не бросит. Он… Я думала… Как же так? Они ведь обещали второй самолёт…

— Он не вернулся, — сказала Ревекка Абрамовна. — Уходите. Всего Вам доброго.

Валя шла по Пушкинской улице, широкой и светлой, и плакала.

Аризона

Location: Москва

Date: 19.09.07

Mood: smooth jazz

Music: Secret garden — Nocturne

Представь… В аризонской скалистой пустыне поздняя весна. Нет ещё того страшного зноя, нет горячих ветров, а вечера уже тёплые — земля прогрелась.

Солнце заходит. Весь мир нарисован четырьмя красками — умброй, лазурью, белилами, охрой. Красные старые скалы, золотое солнце. И небо. Смотри — огромное небо, в городах не бывает такого. И бело-золотистые, с голубыми контрастными тенями кучевые облака ползут не спеша за горизонт.

Дорога, прямая и точная, как полёт арбалетной стрелы, прочерчена с запада на восток. А ты едешь со скоростью сто сорок миль в час, едешь сто сорок там, где разрешено семьдесят, летишь на запад, вслед заходящему солнцу и уходящему дню, навстречу призрачным городским огням. Вечером ты будешь пить кофе в «Ля Крепери», в маленькой французской кофейне на первом этаже «Парижа», спрячешься в уют, в тишину от шумного, беспокойного, бессонного Стрипа.

А сейчас ты летишь и будто не движешься никуда — неподвижны горы, не догнать закат, только мелькают изредка по сторонам дороги кусты отцветшего сейджа — пустынной полыни, да счётчик на спидометре отсчитывает милю за милей.

Ты съезжаешь на обочину, останавливаешь машину, идёшь вдоль дороги. К полынному запаху пустыни примешивается призрачный аромат южных цветов. И весь мир, всё небо, вся умбра, лазурь и охра, все они — для тебя одной!

Ты была там? Ты видела позднюю весну в пустыне? Нет? Значит, уходить ещё рано, значит, тебе есть ещё чем заняться на Земле.

Стучите. Ветер открывает дверь

Location: Смоленск — Москва

Date: 25.02.02, 22.10—23.12.07

Mood: silence

Music: ДДТ — Белая птица

Я постучал. Тихие шаги, щелчок щеколды, и мне открыла опрятная старушка в цветастой косынке.

— Какое интересное у вас объявление на двери, говорю. — «Стучите. Ветер открывает дверь».

— Да что уж тут интересного? Такие сквозняки! Приходится вот запирать… Заходите, молодой человек.

Я, не крестясь, вошёл.

— Вот свечи есть разные. Или на помин души, если надо.

— Будьте добры вот такую свечку.

— Эта дорогая, двадцать пять рублей стоит.

— Давайте, — я протянул купюру, взял свечу, положил сдачу в тарелку «На восстановление храма». Старушка с недоверием посмотрела на меня. Должно быть, подумала, что я бандит и замаливаю какие-то очередные свои грехи. Больше в церкви никого не было.

Я зажёг свою свечку от другой, поставил перед какой-то иконой. Свеча почти сразу погасла, и я зажёг её снова. Я стоял и смотрел на белёные своды храма, будто в серое ноябрьское небо. Так тихо… Так тихо, что я слышу, как по-разному горят свечи — две маленькие, их голоса послабее, и одна большая — моя. Я пришёл сюда ради этой всезнающей, древней, как река и холмы, тишины. Скажи, почему так вышло, родная моя? Почему мы с тобой оказались такими глупыми и жестокими? Или это я глупый и жестокий, а ты просто ничего не поняла? Или это я ничего не понял?

— А Вы помолитесь, — вдруг сказала старушка, отвлекшись от книги. — Помолитесь, молодой человек, Вам полегче станет.

— Спасибо, — ответил я.

— «Отче наш…» знаете?

— Знаю, — я улыбнулся, и она улыбнулась в ответ.

— А что, роспись совсем не сохранилась? — спросил я.

— Почти что нет. Только там, в окне, на втором ярусе, — она подошла к окну. — Вот, смотрите.