Сказки для взрослых

И приснился товарищу Кузькину, образцовому семьянину и гражданину (в браке состоит семь лет, все эти годы морально устойчив) такой сон. Будто едет он в рамвае с работы, подъезжает к самому кузькиному дому и, вдруг, водитель объявляет: «Остановка „Квартира Кузькина“. По требованию». И тут все в трамвае внимательно и недоверчиво посмотрели на Егорплатоныча. Он было дернулся сначала рефлекторно к двери, а потом неожиданно стушевался и пробормотал, извиняясь непонятно перед кем: «Нет, нет, я на следующей». Все в трамвае сразу заулыбались и стали родными, а водитель облегченно вздохнул, прокашлялся и голосом нетрезвого Левитана изрек: «Следующая остановка „Встреча“. Тоже по требованию». Егорплатоныч затрепетал, заволновался и ринулся к двери. Сердце его запрыгало в грудной клетке, как маленькая обезьянка в зоопарке, услышавшая голос хозяйки. А трамвай, словно почувствовав неслужебное рвение Егорплатоныча, задребезжал, развеселился как-то, разогнался и … взлетел. А что тут, собственно, такого? Все влюбленные, в том числе и трамваи (а наш трамвай был, конечно, таковым) летают, особенно во сне. Разве вы этого не знали? Странно, очень странно… И вообще, не отвлекайте меня дурацкими вопросами, ведь трамвай тем временем проплывал над вишневыми садами, казавшимися сверху опрокинутыми облаками, приближаясь к тихой изогнутой улочке, при виде которой у реявшего в невесомости Егорплатоныча сдавило дыхание. «Здесь, здесь, скорее вниз!» — кричала его босая душа, но голос не слушался и, словно ржавый фагот, издавал какие-то подозрительные звуки. Но тут проплывающая мимо Егорплатоныча старушка с гуттаперчевым лицом и старинным ридикюлем, на котором губной помадой было крупно написано «Адидас», поняла отчаяние товарища Кузькина (активно участвует в художественной самодеятельности, регулярно посещает занятия по политучебе) и неожиданно басом пропела:

Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.

И все парящие обитатели трамвая хором проговорили: «Остановите сейчас вагон!» Трамвай дернулся всеми своими сочленениями и пошел на снижение.

И вот наконец колеса, высекая бенгальские искры из позеленевших от времени рельс, вздрогнули и застыли. Двери как-то уютно заскрипели и раскрылись. На остановке стояла … Она! Нет, нет, что вы! Конечно не КЛАВДИЯ ПЕТРОВНА. Вы бы, может быть, прошли мимо и не заметили Ее. Мало ли: девушка ждет кого-то. Ну, миловидная, ну, давно стоит, может быть лет двадцать, а может и семь. Ну так что с того? Ах, дорогой читатель, только слепые и влюбленные видят человека изнутри, без скучных и надоевших всем очертаний. Так или иначе, Егорплатоныч узнал Ее сразу и, трепеща, поплыл навстречу, провожаемый теплыми взглядами пассажиров. И только водитель трамвая почему-то с печалью посмотрел на Кузькина и, взяв мегафон, вздохнул: «В семь утра вам придется вернуться. Обратный рейс…»

Странно, сила тяжести совершенно не действовала на Егорплатоныча. Ощущение полета и тем более полета к Ней надо ли описывать? Егорплатоныч влюбленным птеродактилем ловко спланировал к Ее ногам, встал на крыло, простите, на колено, и произнес: «Я не знаю, за что и кем ты послана мне. Я знаю только то, что эта минута перевешивает сорок лет моей предыдущей жизни и то, что сейчас я хочу только одного: идти с тобой по облакам и поникшим травам по дороге Надежды навстречу Судьбе». Она улыбнулась и сказала: «Пойдем, Егорушка».

Ты опять надоедаешь мне с вопросами, читатель. Ну зачем тебе знать, как Она выглядит? Разве можно нарисовать Счастье или объяснить полет бабочки? Вот КЛАВДИЮ ПЕТРОВНУ я готов описывать сколько угодно в мельчайших живописных подробностях. Впрочем, подробности всегда выпирают там, где главное уже не важно. А здесь главное только начиналось…

Они ушли и всю ночь были вместе. И у них было все: шорох листвы и журчанье ручья, ананасы в шампанском и шабли во льду, и … к чему перечисленья? Не было, правда, сплетенья рук, сплетенья ног и прочих сплетений. Егорплатоныч даже ни разу не поцеловал Ее. Но им было хорошо.

— А чё тада балдели? — удивится иной искушенный в этих вопросах питомец ПТУ. — Сами говорите, сексапильная чува. Не, дед лопухнулся. Ща бы сразу за титьку и в партер.

— Нет, нет, позвольте с вами не согласиться, коллега, — тут же возразит ему какой-нибудь упакованный в очки и лысину интеллигент. — Порой прелюдия прекрасней фуги. Помните: «Ах, только утро любви хорошо, хороши только первые робкие встречи…» И что это за инфернальное либидо к гениталиям и копуляциям? Вот, помнится, Отто Вейнингер говорил, что…

Но, прости меня, читатель, мне нет дела до этих пустопорожних словесных перепалок. Мне хочется скорей туда, к Егорушке и его Мечте. Ведь они уже прощаются. Да, рано утром Егорплатонычу пришлось вернуться на ту же трамвайную остановку, которая теперь уже почему-то называлась «Разлука». И когда подскочил тот самый трамвай и Егорплатоныч в тоске и печали взобрался на крутые ступени подножки и вагон дернулся, Она успела крикнуть ему вдогонку: