Сказки Долины Муми-троллей

«Как-то все это неловко получается», – подумала Гафса и, незаметно пододвинув к себе свою сумочку, лежавшую на комоде, сунула ее под мышку. А зюйд-вест за стенами дома все набирал силу…

– Вы говорите о ветре, – неожиданно сказала Филифьонка. – О ветре, унесшем наволочку. Ну а я говорю о циклонах. О тайфунах, дорогая Гафса. О вихрях, смерчах, песчаных бурях… Об огромных волнах, которые обрушиваются на берег и уносят с собою дома… Но больше всего я говорю о себе самой, хотя и знаю, что это дурной тон. Я знаю, что со мной должно что-то случиться. Я все время об этом думаю. Даже когда стираю свой лоскутный коврик. Вы меня понимаете? Вам знакомо это состояние?

– В таких случаях принято пользоваться уксусом, – сказала Гафса, уставившись в свою чашку. – Лоскутные коврики обычно держат краску, если их полощут в воде с небольшим добавлением уксуса.

Тут уж Филифьонка не выдержала. Она почувствовала, что должна вывести Гафсу из себя, бросить ей вызов, и сказала первое, что пришло в голову, она указала на гадкую колючку, стоявшую в воде, и воскликнула:

– Смотрите, какой красивый цветок! Он так подходит к сервизу.

А Гафса, уставшая от всех этих разговоров, тоже рассердилась, она вскочила и закричала:

– Ничего подобного, он слишком колючий, и он здесь совершенно не уместен!

Затем дамы попрощались, и Филифьонка заперла дверь и вернулась в гостиную. Она была огорчена и разочарована, она понимала, что чаепитие не удалось. Злополучный кустик стоял посередине стола, серый, колючий, весь усыпанный темно-красными цветами. И ей показалось, что она поняла, в чем тут дело: оказывается, это вовсе не цветы не подходят к сервизу, а сам сервиз ни к чему не подходит.

Переставив вазу на подоконник, она посмотрела в окно.

Все море преобразилось, волны, оскалив белые зубы, злобно набрасывались на прибрежные скалы. Багровое небо низко нависло над поседевшим морем.

Филифьонка долго стояла у окна, слушая, как ветер набирает силу.

Тут зазвонил телефон.

– Это фру Филифьонка? – послышался Гафсин голос, робкий и нерешительный.

– Разумеется, это я, – ответила Филифьонка. – Здесь никто, кроме меня, не живет. Вы хорошо добрались?

– Да, да, конечно. А погода, кажется, опять немного испортилась. – Гафса немного помолчала, а потом сказала как можно дружелюбнее: – Фру Филифьонка, а что, все эти ужасы, о которых вы говорили… Это часто случается?

– Нет, – ответила Филифьонка.

– Значит, только изредка?

– Да собственно, никогда. Мне все это только кажется, – сказала Филифьонка.

– О!.. – воскликнула Гафса. – А я только хотела поблагодарить за приятный вечер. Так, значит, с вами никогда ничего не случалось?

– Нет, – ответила Филифьонка. – Очень мило с вашей стороны, что позвонили. Надеюсь, как-нибудь увидимся.

– Я также надеюсь, – сказала Гафса и дала отбой.

Какое-то время Филифьонка сидела, поеживаясь от холода, и смотрела на телефон.

«Скоро за окнами станет совсем темно, – подумала Филифьонка. – Можно было бы завесить их одеялами». Но она этого не сделала, а просто сидела и слушала, как ветер завывает в дымоходе. Точно брошенный матерью детеныш. С южной стороны колотился о стену дома рыболовный сачок, оставленный хемулем, но Филифьонка не решалась выйти и снять его.

Весь дом едва заметно подрагивал; ветер теперь налетал порывами, слышно было, как он берет разбег и вприпрыжку несется по волнам.

С крыши сорвалась черепица и разбилась о камни. Филифьонка вздрогнула и поднялась. Она быстро прошла в спальню, но спальня была слишком велика и казалась ненадежным убежищем. Кладовка. Она достаточно мала, чтобы чувствовать там себя в безопасности. Филифьонка, схватив в охапку одеяло, пробежала по коридору, ударом ноги распахнула дверь в кладовку и, с трудом переводя дух, заперла ее за собой. Сюда почти не доносился шум бури. И не было окна, только маленькая отдушина.

Ощупью, в полной темноте, она пробралась мимо мешка с картошкой и накрылась одеялом, пристроившись у стены, под полкой, где стояло варенье.

Постепенно ее воображение начало рисовать собственную картину происходящего, гораздо более жуткую, чем шторм, сотрясавший ее дом. Буруны превратились в огромных белых драконов; завывающий смерч, закрутившись на горизонте черным сверкающим водяным столбом, несся в направлении берега, все приближаясь и приближаясь… Эта воображаемая буря была самой ужасной из всех возможных бурь, но именно так у нее всегда и получалось. И в глубине души она даже немного гордилась своими катастрофами, ведь единственным их очевидцем была она сама.

«Гафса дуреха, – думала Филифьонка. – Глупая, ограниченная дамочка, которая не в состоянии думать ни о чем другом, кроме печенья и наволочек. И в цветах она тоже не разбирается. А меньше всего в моих ощущениях. Она сидит сейчас у себя дома и думает, что со мной никогда ничего не случалось. А ведь я каждый день переживаю конец света и все-таки продолжаю одеваться и раздеваться, есть и мыть посуду, принимать гостей, словно ничего и не происходит!»