Сказки Г.-Х. Андерсена

Весь город говорил об удивительной птичке, и если встречались на улице двое знакомых, один сейчас же говорил: «Соло», а другой подхватывал: «вей!» – после чего оба вздыхали, сразу поняв друг друга.

Больше того, одиннадцать сыновей мелочных лавочников получили имя Соловей в честь императорского соловья, хотя ни у кого из них не было и признака голоса.

Как-то раз императору доставили посылку с надписью «Соловей».

– Ну вот, ещё новая книга о нашей знаменитой птичке! – сказал император.

Но то была не книга, а затейливая вещица: в небольшой коробке лежал искусственный соловей, очень похожий на живого, но весь осыпанный брильянтами, рубинами и сапфирами. Стоило его завести – и он начинал петь одну из тех песенок, которые пел живой соловей, и поводить хвостиком, отливающим золотом и серебром. На шее у этой птички была ленточка с надписью – «Соловей императора японского жалок в сравнении с соловьем императора китайского».

– Какая прелесть! – воскликнули все придворные.

Искусственного соловья привёз посланец японского императора, и этого человека немедленно утвердили в звании чрезвычайного императорского поставщика соловьев.

– Теперь пусть-ка споют вместе. Вот будет дуэт!

Но дело не пошло на лад: живой соловей пел по-своему, а искусственный – как заведённая шарманка.

– Это не его вина! – сказал придворный капельмейстер. – Он безукоризненно держит такт и поёт по моей методе.

Тогда искусственного соловья заставили петь одного. Он имел такой же успех, как и живой соловей, но был гораздо красивее, весь сверкал, как браслет или брошка.

Тридцать три раза пропел он одну и ту же песню и не устал. Все охотно послушали бы его ещё разок, да император нашёл, что надо бы спеть и живому соловью…

Но куда же он девался?

Никто и не заметил, как он вылетел в открытое окно и улетел в свой зелёный лес.

– Ну что же это такое! – огорчился император; а придворные обозвали соловья неблагодарной тварью.

– К счастью, лучшая из этих двух птиц осталась у нас, – говорили они.

И вот искусственному соловью пришлось спеть всё ту же песню в тридцать четвёртый раз. Никто, однако, не сумел запомнить её мелодию, такая она была трудная. Капельмейстер расхваливал искусственную птичку, уверяя, что она даже превосходит живую, – и не только нарядом и драгоценностями, но и внутренними своими достоинствами.

– Что касается живого соловья, высокий повелитель мой, и вы, милостивые господа, то никогда ведь нельзя знать заранее, что именно он споёт. А у искусственного все известно наперёд, и можно даже отдать себе полный отчёт в его искусстве. Этого соловья можно разобрать и показать его внутреннее устройство – оно плод человеческого ума; можно показать расположение и действие валиков и всё-всё!

– Я сам того же мнения! – заявил каждый из присутствующих, и капельмейстеру разрешили в следующее же воскресенье показать птицу народу.

– Надо и народу послушать её! – сказал император.

Народ послушал и был так же доволен, как если бы вдосталь напился чаю. Все пришли в восторг и в один голос кричали «о!», поднимая указательный палец и кивая головой. Но бедные рыбаки, слышавшие живого соловья, говорили про искусственного:

– Недурно поёт, и песни его похожи на песни живого, а всё-таки не то! Чего-то недостаёт в его пении – чего, мы и сами не знаем!

Живого соловья объявили изгнанным из пределов государства.

Искусственного соловья поместили на шёлковой подушке возле императорской кровати, а вокруг него разложили все пожалованные ему подарки, золото и драгоценные камни. Величали его теперь так: «Императорского ночного столика первый певец с левой стороны» – так как император считал более важной ту сторону, на которой находится сердце, а сердце даже у императора помещается слева. Капельмейстер написал труд в двадцать пять томов об искусственном соловье; книги были очень толстые и пересыпаны множеством мудрёных китайских слов, поэтому придворные уверяли, что прочли и поняли всё, что там написано, – иначе их сочли бы за дураков и отколотили бы палками по животу.

Прошёл целый год; император, весь двор и даже весь народ знали наизусть каждую нотку искусственного соловья; потому-то им так и нравилось его пение: теперь все они сами могли подпевать птичке – и подпевали. Уличные мальчишки пели «Ци-ци-ци! Клюк-клюк-клюк!» – и им вторил сам император. Не правда ли, что за прелесть!

Но как-то раз вечером искусственная птичка только что распелась перед императором, лежавшим в постели, как вдруг внутри у неё что-то зашипело, зажужжало, потом колесики завертелись, потом лопнула какая-то пружинка – и музыка смолкла.