Сказки гор и ручьёв

– Пауна! Дорогая моя Пауна, выйди ты ко мне на улицу! Не бойся! Ведь это я – твой Таннас!

Рука Пауны уже была на ручке двери, и менее чем через секунду молодая девушка, стоя уже за дверью, почувствовала вокруг себя чьи-то объятия. Торопливо отстранив руку, обхватившую стройный ее стан, она спросила:

– Но ты ли это на самом деле? Уж не вздумал ли кто посмеяться надо мною?

– Смотри, Пауна, вот твое колечко, а вот и та монета, что при прощании повязала ты мне на шею. Выносить дольше разлуку с тобой стало мне невмоготу, и я решился, во что бы то ни стало удостовериться собственными глазами, остаешься ли ты мне верна!

– Но кто же там, на войне отпустил тебя, дал тебе позволение прийти сюда?

– Никто меня не отпускал.

– Как никто! Однако же ты здесь? Разве уже кончилась война?

– Какое кончилась! Война в самом разгаре, но я бежал тайком, сделав это из любви к тебе, Пауна.

– Из любви ко мне! – злобно рассмеялась Пауна. – Уж не воображаешь ли ты, что мне так лестно будет иметь своим возлюбленным беглого солдата! Уйди прочь с моих глаз!

– Что ты говоришь, Пауна! Так вот какова твоя любовь ко мне? Ты посылаешь меня, не жалея, навстречу верной смерти.

– Ступай себе куда хочешь! Но только знай, что твоею женою я никогда не стану, ибо выносить сознание того, что я не могу не презирать своего мужа, должна за него краснеть, было бы свыше моих сил.

– Ты, вероятно, полюбила другого?

– Нет, Таннас! Тебя, одного тебя люблю я, и напролёт по целым ночам просиживала без сна, все думая только о тебе одном!.. Но при этом мне никогда даже и не снилось, чтобы сокровищем моим был малодушный трус!

И Пауна, закрыв лицо руками, горько заплакала.

– А я так полагал, что ты обрадуешься моему приходу и укроешь меня у себя!

– О, какой позор! – с горечью воскликнула молодая девушка, —Какой ужасный для меня позор – моя помолвка с тобой! Но все равно я даю тебе слово, что скорее же огонь спалит Бучдешские вершины, чем стану я твоею женою.

– А я даю тебе слово, что теперь увидишь ты меня не прежде, чем стану я калекою или же холодным трупом!

В продолжение всего этого разговора оба они, стоя друг против друга, смотрели один на другого так, что глаза их, – рассыпая искры, – только сверкали в темноте.

В эту минуту вверху на горе показалось вдруг красное зарево. Молодые люди взглянули вверх, и обоим им показалось, будто горит одна из скалистых вершин Бучдеша. Всё ярче разгоралось зловещее зарево, среди которого показались вскоре и сыпавшие искрами пламенные языки.

Неподвижные, словно окаменелые, стояли молодые люди. Тут в некоторых соседних домах раскрылись окна. Народ загалдел; одни говорили, что то горит лес, другие же кричали, что горят горные вершины. Собаки подняли неистовый лай. Пауна схватила молодого человека за плечи и шепнув ему: – «Скорей убирайся отсюда, да смотри, закрой себе лицо, не то я сгорю от стыда!» – изо всех сил толкнула его, после чего сама проворно вошла обратно в дом, захлопнула за собою дверь и моментально же погасила светившийся в ее комнате огонёк. Шибко и больно билось её сердце, пока провожала она глазами Таннаса, пробиравшегося, крадучись, вдоль домов. Потом она еще раз взглянула на гору, где, постепенно чернея, медленно гасло зарево, и ни слова не ответила на приглашение соседей пойти взглянуть на чудо.

С этого дня Пауна стала заметно худеть и бледнеть. Куда девалась ее веселая самодовольная улыбка на красивых устах, еще так недавно легко и часто складывавшихся в надменно-презрительную усмешку, и колкие, резкие замечания – более уж не обрывали случайно пущенного в нее шутливого словца. Молча исполняла она свои обязанности дома, работала часто и в поле, но при этом нередко до того уставала, что садилась на край колодезя и тут холодною водою жадно смачивала себе разгоряченный лоб.

Но вдруг по деревне разнеслась молва, будто приходил Таннас, и начали соседи поговаривать, будто то тот, то этот видели его при свете того пожара, что вспыхнул тогда на горе, да и не только видели, но и слышали его голос вместе с голосом Пауны.

Пауну начали допрашивать. При этом на лбу молодой девушки крупными каплями выступил пот, и губы ее слегка дрожали, когда она ответила:

– Разве у нас в доме не было совершенно тихо и темно в ту пору, как на горе вспыхнул пожар?

Мать же Пауны, та как-то подозрительно все покачивала головою и, кусая себе губы и тяжело вздыхая, только и твердила, мало ли какие бывают замечательные предзнаменования в такие неспокойные времена. А тут вскоре пришла весть о большом кровавом сражении с неприятелем. Весть эту услыхала и Пауна, но услыхала на этот раз одна из последних, после чего торопливо вернулась к себе домой, связала себе небольшой узелок, захватила, увязав в платок тыкву и мамалыги и, ответив на вопрос встревоженной матери, куда это она собралась: – «Я скоро вернусь, мама; обо мне ты не беспокойся!» – ушла из дому.

* * *