Сказки и истории

Только это, отвечает Паола и притопывает ногой в остроносом башмаке. И не приставайте ко мне с колдовством, а то сейчас веслом как дам, оно у меня всегда под рукой, вы же знаете.

Весло у Паолы и правда всегда под рукой, потому что Паола – гондольер.

Всем известно, что в Серениссиме четыреста двадцать пять гондольеров, и все они – мужчины, так как еще ни одной женщине не удалось сдать теоретический и практический экзамен. Но Паола никакого экзамена никогда не сдавала, ничему не училась и лицензия ей ни к чему. У нее даже гондолы нет.

Но стоит ей встать на любой из мостиков через множество узких каналов и опустить весло в воду – под Паолой оказывается черная лодка: с лакированными боками, подушками, помпонами и наконечником-ферро, все, как полагается. И она может плыть на этой лодке решительно куда угодно, правда, канал в таком случае остается без моста, но ведь никуда же Паола его не забирает. Либо ставит потом на место, либо пригоняет новый. Нужно всего лишь развернуть лодку поперек канала и поднять весло из воды.

Иногда бывает очень полезно получить хотя бы на день мостик там, где его раньше не было.

Конечно, полиция много раз пыталась оштрафовать Паолу. Где это видано – гондольер без лицензии. Но ей даже посреди Грандканала полиция нипочем. Поперек него не встанешь, конечно, но если пригнать лодку к любому дому или хоть носом к нему поставить, а потом поднять весло – Паола окажется на деревянной дощатой пристани, узкой, как гондола, влажной и заросшей по сваям зелеными водорослями. За что штрафовать женщину, стоящую на пристани, даже если она – с веслом? Совершенно не за что.

И полиция махнула на Паолу рукой. К тому же Паола никогда не возит пассажиров.

Паола возит мосты. Потому что очень удобно привезти мост в мастерскую, почистить его, починить, заменить доски, если он деревянный, или мраморный край ступенек, если каменный, – а потом отвезти его и поставить на место, подновленный и сияющий. Гораздо удобнее, чем перекрывать и возиться с ремонтом на месте, пригонять баржи с цементом и кусками камня, и прочая и прочая.

Но, конечно, Паола катает мостики и просто так. Город посмотреть, соседей, мало ли.

Только мост Риальто Паола ни разу не сдвигала с места. Во-первых, с него никаким веслом до воды не достанешь.

А во-вторых, говорит Паола всякий раз, когда ее об этом спрашивают, он мне просто не нравится.

Ох, Паола, говорят ей, если бы ты жила в Париже, тебе не нравилась бы Эйфелева башня!

Скорее всего, так бы оно и было, говорит Паола, вскидывает на плечо весло и уходит, притопывая остроносыми башмаками.

Еще она изредка возит кошек, потому что все кошки отлично знают, где они находятся, на мосту или в гондоле, и, конечно же, предпочитают находиться на мосту, даже если им нужно к ветеринару на другой конец города.

Шкатулка с секретом

Первым чувством была досада.

Терпеть не могу такие фокусы: просишь же, оставьте мне только стены, я все равно все переделаю, так нет.

Обязательно застрянет в доме либо кошмарный шкаф в потеках столярного клея, с мутным зеркалом и шпоном в пузырях, либо тумба якобы красного дерева – дверцы провисают, полки внутри из прессованной стружки, задняя картонная стенка отошла в одном углу.

И всегда одни и те же объяснения: рука не поднялась выкинуть, некогда разбираться или даже «да какая вам разница».

Эта история повторялась на каждой моей съемной квартире, несмотря на условие «без обстановки». Я так надеялся, что уж в купленном-то жилье ничего подобного не будет, – нет, стоит, красавец. Сукно на крышке давно заменил кошмарный кожзам, одна из ног надстроена каким-то обломком, на половине ящиков нет ручек, и весит этот стол, конечно же, целую тонну. Я попытался его хотя бы сдвинуть – и понял, что придется либо брать топор, либо звать рабочих. Грандиозно.

Я выругался и вышел в кухню. Вот здесь как раз были только плита и раковина, как я и просил. И то, и другое я, конечно же, собирался менять, хотя плиту можно было бы и оставить, хорошая, новая плита, газ наверху, внизу электрическая духовка, все, как любила Татка. Ей бы понравилось.

– Тебе бы понравилось, – сказал я.

И, чтобы не зареветь, поскорее полез в большую коробку, которую сам же и выставил посреди кухни. Вытащил оттуда джезву, кофе, мельхиоровую ложку на длинной ручке и черную керамическую чашку. Сейчас мы не будем реветь, сейчас мы будем варить кофе.

Первые два или три месяца без Татки слиплись в один невыносимый день, я и представить себе не мог, что в наше время смерть сопровождает такая бесконечная бумажная волокита, разрешение на то, разрешение на это, бумаги оттуда, бумаги отсюда, я подписывал их как робот, ничего не соображая. Я вообще не понимал, как это можно – взять и умереть среди ночи, просто вот так вот взять – и уйти, и ни слова мне не сказать.

Ладно. Не смей ее обвинять, подумай о чем-нибудь хорошем.

И я подумал: все-таки хорошо, что Татка ушла вот так, замечательная смерть, всем бы такую. Умерла она в конце августа, а когда я в первый раз после этого выглянул в окно – увидел снег, мягкие крупные хлопья.