Сказки и веселые истории

В ту пору, как мой дедушка, старый мельник, развозил по деревням на телеге хлеб, а обратно на мельницу доброе зерно, знал Орешка чуть не каждый. «Орешек! Как же, — сказал бы вам всякий. — Да ведь это же тот пёсик, что сидит на козлах возле старого Шулитки и поглядывает с таким видом, словно всем возом правит! А только дорога в гору — он как залает! И сразу колёса завертятся быстрее, Шулитка защёлкает кнутом, и оба коня нашего Дедушки — Ферда и Жанка — приналягут, и воз славно покатится в деревню, щедро разливая вокруг чудесный запах хлеба насущного.

Так-то вот, ребята, ездил, бывало, покойный Орешек по всей округе.

Да уж! В его времена не было ещё нигде этих шальных автомобилей — ездили в ту пору потихоньку, полегоньку и, как говорится, с чувством, с толком, с расстановкой! Ни один шофёр не умеет так славно щёлкать кнутом, как покойник Шулитка, — вечная ему память! — или так причмокнуть на коней, куда им! И ни с кем из шофёров рядом не сидит умный Орешек, не лает, не нагоняет страху. Чего нет, того уж нет!

Автомобиль — он что? Он тебе только пролетит и навоняет бензином, а там ищи его свищи — его уж и не видать за пылью. Ну, а Орешек ездил по-другому.

За полчаса, бывало, люди уже прислушивались, потягивали носом и говорили: «Ага!»

Они уже знали, что к ним едет хлебушек, и выходили на порог, чтобы с ним поздороваться. И правда — в самом деле катит дедушкин воз по деревне! Шулитка причмокивает, Орешек тявкает на козлах и вдруг скок — прямо Жанке на круп (да и круп же это был — слава тебе господи! — широкий, как стол, четверо бы за ним пообедать могли) и начинает танцевать у Жанки на спине, бегает от хвоста к хомуту, от хомута к хвосту и чуть глотку себе не надорвёт от радости:

«Гав, гав! Ура, ребята! Вот мы и прикатили! Я, и Жанка, и Ферда, ура!»

А ребята таращат глаза: ведь каждый день приезжает хлеб, а всегда такой шум и гром, словно сам царь приехал!

Да, как я уж говорил вам, давно так обстоятельно не ездят, как ездили в Орешковы времена.

А лаять Орешек умел так, словно кто из пистолета стрелял! «Гав» направо — все гуси с перепугу кидаются бежать, бегут, бегут, только в Полице на площади остановятся и удивляются: как же они сюда попали? «Гав» налево — со всей деревни голуби взлетают, кружатся и садятся не ближе, как где-нибудь на горе Жалтмане, а то, чего доброго, и за прусской границей. Вот как умел лаять Орешек, маленький пёсик! А уж хвостом он, бывало, виляет от радости, когда столько шуму наделает, — как только хвост этот самый не улетает, дивное дело!.. Ну, что говорить, было ему чем гордиться: такого голоса не было ни у генерала, ни, может, и у самого выборного.

А ведь было время, когда Орешек вовсе не умел лаять, хотя уже считался взрослым псом и отрастил такие зубы, что изорвал в клочки дедушкины воскресные сапоги… Надо вам тут рассказать, как дедушка приобрёл Орешка или, вернее, набрёл на Орешка.

Шёл однажды дедушка из трактира поздненько-таки домой и для веселья, а может, и затем, чтобы отогнать нечистую силу, по дороге пел песню. Но кругом было так темно, что он в этой темноте потерял мотив, и пришлось ему остановиться, чтобы его отыскать. Стоит он, ищет его — никак не может найти, и вдруг слышит какой-то визг, писк, хныканье прямо у себя под ногами. Перекрестился и пошарил по земле: что, мол, это такое? Смотрит — какой-то мохнатый тёплый клубочек. Как раз поместился он у деда в горсти, а мягкий был, как бархат! И едва взял дед этот клубок в руку, как он скулить перестал и начал сосать деду палец, словно этот палец мёдом полит.

«Надо поглядеть, что бы это такое могло быть», — подумал дедушка и понёс «это» с собой на мельницу.

Бабушка, бедняжка, не спала, чтобы как следует пожелать дедушке «доброй ночи», но, прежде чем она успела сказать хоть слово, хитрец дедушка говорит:

— Глянь-ка, Елена, что я тебе несу!

Бабушка посветила… Милые вы мои, да ведь это щенок! Совсем крошечный, слепой и весь жёлтый, как орех без скорлупы.

— Гляди ты! — удивился дедушка. — Откуда ж ты такой, собачий сын, взялся?

Собачий сын, понятно, ничего на это не ответил; он дрожал, как осиновый листочек, и пищал прежалостно. Крысиный его хвостишко так и прыгал, и тут же — ах, чтоб тебя! — сделалась под ним на столе лужица и стала расти и расти…

— Карел, Карел, — укоризненно покачала головой бабушка, — где твоя голова? Ведь щеночек этот погибнет без матери!

Дедушка очень испугался.

— Живо, Елена, — сказал он, — подогрей молока и принеси булочки.

Бабушка всё принесла, дедушка намочил кусочек хлеба в молоке, обмотал краем платка, и получилась отличная соска. Вскоре щенок так насосался, что у него живот стал как барабан.

— Карел, Карел, — опять покачала бабушка головой, — где твоя голова? Куда ты этого щенка денешь? Ведь он замёрзнет!

Но это же был дедушка, с ним не поспоришь! Он забрал щенка и прямиком с ним в конюшню. Ох, господи, до чего же там было тепло — Ферда и Жанка надышали!

Оба коня уже спали, но, когда вошёл хозяин, подняли головы и оглядели его умными, добрыми глазами.