Сказки из старинной шкатулки

Сказки из старинной шкатулки

ХОДИЛ ЧЕЛОВЕК ПО ЗЕМЛЕ УРАЛЬСКОЙ, КАМЕШЕК УЗОРЧАТЫЙ НАЙДЕТ — В СУМКУ ПОХОДНУЮ СПРЯЧЕТ. ЛЕСНУЮ ДИКОВИНКУ — ТОЖЕ. СЛОВЦО МЕТКОЕ УСЛЫШИТ — В КНИЖЕЧКУ ЗАПИШЕТ. У СТАРЫХ ЛЮДЕЙ РАССКАЗОВ ДА СКАЗОК — ГОРСТЯМИ БЕРИ. ВЕРНЕТСЯ ЧЕЛОВЕК ДОМОЙ, СЕЙЧАС ЖЕ ИЗ ПОХОДНОЙ СУМКИ ДОБЫЧУ СВОЮ В СТАРИННУЮ ШКАТУЛОЧКУ ПЕРЕКЛАДЫВАЕТ: КОЛЕЧКО ЧУГУННОЕ, ЗЕРНЫШКО РУБИНОВОЕ, САЛФЕТКУ ИЗ ГОРНОЙ КУДЕЛИ — АСБЕСТА. «ЭТО, — ГОВОРИТ, — ЦЕЛАЯ СКАЗКА. — А ТО И ДВЕ». МНОГО ЛЕТ ЧЕЛОВЕК РАЗНЫЕ РАЗНОСТИ СОБИРАЛ, А ШКАТУЛКУ ДО ВЕРХА НИКАК НЕ НАПОЛНИЛ…

ВОЛШЕБНЫЙ КУРАЙ

У бедняка Акрама вот какое богатство было: халат рваный, сапоги стоптанные, шапка-малахай облезлая.

У старика Акрама вот какое богатство было: курай-дудочка, песни старинные, сказки о храбрых егетах-молодцах, о жадных баях-богатеях, о хитрых мэскэй-оборотнях да шурале-леших.

Бродит Акрам-курайчи[1] от аула к аулу, к пастушьему огоньку подсаживается, разговор неторопливый ведет.

Спрашивают пастухи:

— Скажи, курайчи, правда, что ты из рода Итимгановых, собакой вскормленных?

— Правда, братья. Давным-давно забрели в аул на берегу озера Ак-агач старуха Черная болезнь и старик Голод. Всех себе берут — коней берут, овец берут, пастухов берут, стариков и детишек берут. Много набрали.

Богатеи испугались, убежали. Все добро и еду с собой увезли. Во всем ауле один мальчишка остался. Лежит, кричать уже не может.

Старик Голод рукой махнул:

— Все равно мой будет!

Старуха Черная болезнь рукой махнула:

— Все равно мой будет!

Подбежала к тому мальчишке собака лохматая, взяла, как щенка, зубами, в конуру свою унесла. Молоком своим накормила. Лежит мальчишка со щенками, хорошо ему. Тут старик Голод прибежал:

— Отдай! Мой мальчишка!

Старуха Черная болезнь прибежала:

— Отдай! Мой мальчишка!

Бросилась на них собака, зубами острыми рвет, со двора гонит.

Вырос тот мальчишка, вскормленный молоком собаки, батыром[2] стал. Внукам-правнукам наказал: не обижайте братьев наших — одним молоком вскормлены. То прадед был мой. Спрашивают пастухи:

— Умный ты человек, Акрам-курайчи. Где столько мудрости взял?

— Просто это, братья. Когда говорит умный человек, никогда не перебивай, а слушай. А когда сам говоришь, прислушивайся к своим словам, чтобы не сказать глупость.

…И ходил Акрам-курайчи по раздольному краю башкирскому, рассказывал пастухам и охотникам о ковыльных степях, где пасутся табуны быстроногих коней, о непроходимых лесных урманах, озерах глубоких и чистых, о голубой Мияс-су, Матери Родниковых Вод, о Каменной невесте Килен-Таш.

Рассказывал Акрам-курайчи о волшебном курае

Когда родился у знатного хана сын — кружил над богатой юртой черный ворон Козгын.

Когда родился у простого пастуха сын — кружил над бедной юртой белоснежный лебедь Аккош.

В один день, в один час родились мальчики. И приказал знатный хан: пусть станут побратимами.

Так и сделали. Назвали сына пастуха Кураем, назвали сына хана Бармак — палец на руке отцовой.

Растут вместе побратимы. Из одной чаши кумыс пьют, из одного котла мясо едят.

Статными молодцами-егетами стали.

Бармак лицом темен, нрава крутого, на охоте беспощаден. Недаром в час его рождения над юртой черный ворон Козгын кружил.

Курай лицом светел, со старшими вежлив. Складывал он песни и пел их звонким голосом. Слушают люди песни Курая, радуются: недаром в час его рождения над юртой белый лебедь Аккош летал.

Завидует Бармак своему побратиму. Гонит его зависть в степь. Бьет он рыжих лисиц и серых волков, загоняет сайгаков.

Упрекает Курай:

— Зачем столько сайгаков загнал? Разве мало у нас мяса?

Усмехается Бармак:

— Это подарок мой черному ворону Козгыну, который падалью питается.

Кружит над степью черный ворон Козгын, спрашивает:

— Отчего не весел, хан Бармак — единственный палец на слабой руке отцовой? Отчего людей сторонишься? Знаю, гложет тебя черная зависть. Но я тебе помогу. Я ворон Козгын, твой верный друг и советчик. Слушай: пусти стрелу каленую в белого лебедя Аккоша, перестанет Курай петь свои песни.

Пустил Бармак стрелу каленую в белого лебедя Аккоша. Закричал, затосковал белый лебедь, прощаясь с любимым озером, упал в прибрежный камыш.

Встрепенулось сердце Курая, запел он песню, проклиная черного ворона Козгына. Задохнулся от гнева Бармак, ослеп от ярости, почернел от зависти.

— Не пой! — кричит. — Зарублю саблей!

И ворон Козгын над головой кружит, каркает.

И погубил Бармак побратима. Закопал в землю, а сам вернулся в аул, закричал, заплакал: