Сказки кофейного фея

– Горушка, все же хорошо.. Я была в Мишиной рубашке. Это сквозь рубашку так.. – она смеется. – У меня такая кожа с детства… Мне тоже не хочется быть белой, как молоко, среди Вас, робинзонов в шоколаде.. Ну что ты все волнуешься?. Не надо так. Мне даже обидно.. Вот и Лешик – озорник уже твою манеру копирует, обращается со мной, как с ребенком.. – Она ерошит мои волосы, целует меня, куда то в середину затылка, нежно, на лету, быстро, как горлинка птенца, и серьезно шепчет:

– Посади меня на стол?

– Зачем? – Удивляюсь я, и голос мой внезапно срывается на хрип – Ты что, хочешь меня соблазнить? Тут, на столе? Ну, я в принципе, не против, только..

– Нет. – Она хохочет, откинув голову назад. Хохочет до того, что на локтях у нее появляются ямочки.– Грэг, ты с ума сошел. Мне нужно достать посуду. Мишка там с Лешиком ставят стол. Посуда нужна… Я не достану. Надо вставать на табурет.

– Фу, как неинтересно, madame… E pensais, vous avez mieux `a l'imagination de choses*. А тут… Посуда какая то. Я сам достану все, идите наверх. И – быстро. Чтобы через пару минут я вас тут не видел! – Изображая сердитость, я умудряюсь подмигнуть ей, и, продолжая хохотать, она выходит в коридор, пахнущий свежевымытым, «просолнечным» деревом, сохнущим на ветру. Ступеньки скрипят, поют под ее ногами. Что они поют, мне не разобрать. Выхожу к лестнице. Она стоит на верхней площадке, совсем спустив лиф на косточке, оголив плечи.

– Любимый, а знаешь, ты прав.. Прости. Я немножко обгорела. Дай мне крем? Он там, в холодильнике – Она не смотрит на меня. Она знает, что это я – смотрю на нее. И полно ощущаю частоту ее пульса, прохладу лба, горячечность кожи, нежность губ…

Это невыносимо – смотреть на нее. Темно – изумрудный шифон окутывает ее бедра, колени, щиколотки, жаркой змеей приникает к животу: тяжело и властно. Она стоит, подняв руки к оголенным плечам, едва дотрагиваясь до них, кончиками пальцев… Пронзенная солнечными лучами из потолочной ниши окна, маленькая, похожая на виолончель, потому что плечи ее – покаты и бедра возникают волшебным абрисом прямо чуть ниже талии, она не смотрит на меня. Совсем нет. Она смотрит на кончики своих босоножек. Зеленых вечерних босоножек, чуть стоптанных, запыленных, так странно обрамляющих ее крохотные пальчики без подследников.. Пальчики все черны от пыли, за исключением мизинчика, который лукаво прячется за безымянный, будто укладывается спать.. и его не видно в разрезе крохотных дырчатых босоножек… И любых других туфель – тоже. А кеды и кроссовки мой фей – не носит. Не из – за каприза. Такого размера спортивной обуви просто бы не нашлось…

– Сейчас принесу… – Отвечаю я ей, стоя внизу, у лестницы.

В этот момент в дверном проеме возникает фигура взлохмаченного Ворохова, с охапкой дров в одной руке и корзиной слив в другой.

– Ух, ты! – раздается в холле его раскатистый баритон. Дрова с грохотом падают на пол, сливы из корзины катятся куда то под лестницу.– Ух, ты, средние века, блин! Ланка, стой так, не шевелись! Стой, говорю.. Я зарисую.. Это же картина.. И ты, Грэг, не шевелись, балда.. Каждый раз свет так падает, что ли? Готовый сюжет… Ё – мое…

…Солнце слепит глаза, перемещаясь из правого квадрата потолочной ниши чуть вниз и вправо. Та картина, которую торопливо захватывает и впечатывает в смятый лист блокнота огрызком карандаша Ворохов, в моем воображении движется боле динамично и остро и разбивается, рассыпается, сразу на несколько линий, сюжетов. Образов….. Но я никому не стану говорить о них… Никому.

* Я думал, что Ваше воображение работает лучше! – франц. автор.

КАТУЛЛ И ЕЖЕВИКА. ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ…

… -Ну, вот, таким образом, в стихотворении Катулла мы ясно видим это противопоставление любви и ненависти, но не как двух взаимосключающих категорий, а как усиление одной из них, несмотря на то, что Катулл тут нас уверяет, да, что любви как бы и нет.. Уничтожает все.. «Все, что она говорит, мы запишем на водеили ветром..»

– Как бы шутит, в отчаянии? – поднимается чья то взьерошенная голова. Шелестит конспект. Падает ручка.

– Ну, да. Почти так. Верное наблюдение. Я подмигиваю обладателю взъерошенной шевелюры. Чем то он мне напоминает меня самого в молодости. – В разных переводах, классических, и неочень, мы ясно видим это противопоставление, выраженное не всегда с точностью до буквализма, поскольку переводчик отходит, порой, от первоначального текста, привнося или унося себя дальше или ближе от изучаемого предмета.. Как путник или мудрец созерцатель, или художник, всегда отходит немного в сторону от картины, чтобы увидеть яснее все детали, или понять насколько далеко отнесло течением ветку бамбука, брошенную в реку…

Я оглядываю аудиторию. Пять минут до окончания пары. Кто то украдкой достает из кейса завернутый в салфетку бутерброд, откусывает изрядно заветривший с утра кусочек, кто то -крутит колпак от гелиевой ручки, сосредоточенно хмуря лоб и пытаясь разобрать свои же каракули.