Сказки Королевства. Часть 2 (СИ)

Когда мама рассказывала ей вечером сказки про детей, потерявшихся в темном лесу и про страшную колдунью или про маленькую девочку, которую злая мачеха послала в зимней лес в надежде, что ее там волки съедят, маленькая Иллойэ только диву давалась: что только не придумают эти странные эльны, как же можно в лесу заблудиться? И разве девочка та была столь глупа, чтобы не сказать волкам заветное слово?

Мама тогда гладила дочку по светлым волосам и называла маленькой дикаркой. А отец… он смеялся тихим грудным смехом так, что на душе становилось радостно, будто после долгой затяжной зимы пришла теплая и пышная весна.

Отец… Дня не проходило, чтобы Иллойэ не вспоминала о нем и не чувствовала внутри светлой печали и необъятной безусловной любви, которую он ей дарил. Он был красив, Эорданн Хранитель, один из первых Королей этого мира, она не видела эльна краше. Не зря сама Прекраснейшая питала к нему нежные чувства, так и оставшиеся без ответа. Он ценил, уважал, жалел Весеннюю деву, но любил только Марику — мать Иллойэ. И дочь единственную обожал как чудо, дарованное небом.

— Слушай, сердечко мое, закрой глаза и слушай, — его красивые длинные пальцы, такие большие по сравнению с крошечной детской ладошкой, ложатся совсем рядом на шелковистую зеленую траву.

Иллойэ хватается одной ручонкой за эти пальцы, другой отчаянно сжимает в кулачке зеленые ростки, да еще и ушком к траве прижимается. И слушает, слушает.

— Ворчит, — удивленно говорит она, наконец, — что мнут, и солнышка маловато.

— А так? — он проводит ладонью легко, словно гладит — и примятые стебельки на глазах выпрямляются.

— Звенят… Правда звенят, ты слышишь? — она в восторге смотрит в родное, красивое до невозможности лицо.

— Слышу, сердечко мое..

«Сердечко» — отец всегда называл ее именно так. И везде, всюду: в шепоте трав, в шорохе листвы или в нежном прикосновении снежинки к ладони она чувствовала его поддержку и ласку. Оттого-то, может быть, и не сильно стремилась искать расположения мужчин. Зачем, если любовь лучшего из них и так все время с ней?

Нет, мужчины в ее жизни, конечно, были. Как же без них? Но они входили в ее жизнь так же, как и покидали ее — легко, ненавязчиво, не тревожа глубинных чувств, но даря ощущение легкости и обновления, словно легкий весенний ветерок.

Да и жила свою жизнь она так же, легко и привольно, как дитя в родном доме, не заботясь о больших печалях и завтрашнем дне. То в лесу: и тогда деревья, сплетая стволы, становились стенами ее нового дома, или холмы, на которых росли элоры — небольшие светлые деревья с мощными корнями, так плотно обвивавшие склоны, что превращали холмы в большие, теплые, сухие шатры (если знать, как к ним подступиться, конечно) — предоставляли свои стены. То в эльнийских селениях: тогда ее чтили как травницу и помощницу в охотном деле. И даже в горах у И-Драйг-Гох, где ее тоже принимали, конечно, не как свою, но как почитаемую гостью. И везде с ней были ее птицы: кружили, разговаривали, волновались, позволяли смотреть своими глазами, делились своими радостями и бедами.

И сейчас ее ястребы неподалеку, — Хозяйка прислушалась на мгновение, — Да, им по нраву пришелся этот лес. Летают, ищут добычу, ждут ее зова. Но пока в них нет необходимости. пусть резвятся.

Так шли годы. Много их прошло, много больше, чем может показаться: жизнь дочери Хранителя дольше, чем у простой эльны. И многое за это время случиться успело, но, оглядывается Иллойэ назад — и видит только ласковое, уютное, бесконечное детство.

— Есть время брать, сердечко мое, и время отдавать, — говорил Эорданн своей взрослой дочери незадолго до того, как все случилось. — Когда-нибудь ты поймешь, что второе намного важнее.

И только сейчас, уже став Королевой — Хозяйкой леса, она начала понимать, что он имел ввиду.

Если бы кто-то спросил Иллойэ, что изменилось в ней с тех пор, как они впятером умерли там, у перехода и вернулись бессмертными Королями, она бы не знала, как это объяснить. Может, она стала лучше понимать происходящее, что идет правильно, как должно идти, а что — нет, или чувствовать связь со всем живым, что только есть под этими звездами, как чувствуют в своем теле каждый палец — если что-то не так, ты не думаешь, что и где болит а просто знаешь это.

И невозможно не отвечать на эту боль. Потому что нет чужих страданий, весь мир — это ты. И отдавать, помогать естественно, как дышать. А вот невозможность помочь была мукой.

Но и связь и ощущения были пока зыбки — не так уж много времени прошло и эльнийского в ней намного больше, чем вечного, почти божественного.

Иллойэ помнила, что отец мог прокладывать быстрые тропы и для себя, и для других. Теперь и ей открылась эта возможность, но выходило пока совсем слабенько, лишь на несколько часов время пути срезать, но и это было для нее ново и волнующе.

Поднявшись со своего травяного ложа, она отряхнула подол длинного, больше похожего на рубаху, платья, поправила венец из боярышника и решила попробовать дойти сегодня до северных границ своих владений, где еще не была ни разу.