– Просто пойми, нельзя так жить. Нельзя служить тому, кто страну душит. Я почему в этого кота вцепилась? Потому что надежда это наша. Надежда на перемены.
Илья взял кувшин и разбил об пол. Никто, кроме официанта, выходки не заметил. Слишком шумно было в заведении. Где-то плакал ребенок.
– Тебе что надо? В тюрьму сажать тебя не собираюсь, вони потом не оберешься.
– Мне надо, чтобы тот, кто нас защищать должен, начал это делать и перестал быть царским псом.
– От кого вас защищать? От самих себя если только. Посмотри вокруг! Да это сборище вообще бы вымерло без царского слова.
– Илюша, но это не все. Подумай о детях без будущего, о пенсионерах. Да о себе, в конце концов! Сажают вокруг по желанию, а не по причине. Неужели ты не видишь?
– Все я вижу. Только лучшей альтернативы не представляю. Царь уйдет – сразу повылезает всякий сброд.
Аленушка наклонилась к Илье ближе, так, чтобы вырез на платье стал виден.
– Тебе же от этого только прок! Представь, сколько подвигов ратных совершить сможешь! Тебе пора решить, кого защищаешь – народ или Царя! В Тридевятом это вещи разные.
– Убью суку! – заорал пьяный мужицкий голос, и послышался глухой удар, наверное, табуреткой по лицу.
Илья сидел молча. Аленушка достала сигарету и закурила. Дым смешался с пропитым воздухом и растворился в нем. Богатырь сделал глубокий вдох и запел. Тяжело, хрипло, как поет паровоз в момент прибытия на станцию. Грубый бас разносился по кабаку и заставлял заткнуться суматоху:
Пьющие, дерущиеся затихли. Аленушка забыла про сигарету и впилась своими красивыми глазами в богатыря.
В тишине открылась дверь, и тусклый свет опустился на грязные столы. Вбежал Ванька Малой, перепуганный, грязный и с вечной цигаркой в зубах. Услышав песню, Ваня замер. Хотя слова, как осиный рой, жалили рот изнутри и пытались вырваться.
Илья закрыл глаза. Это не он пел, это пели богатыри, спившиеся и потерянные, это пели люди, на чью жизнь не выпало подвига. Кабацкий народ сначала неуверенно, потом все с большим напором подхватил песню:
Песня кончилась. Словно волна, накатившая на берег, оборвалась и превратилась в пустую тишину. Редкую для этого заведения. И в этот момент Ванька Малой прокричал:
– Товарищи! Крестовый хутор горит!
Сказка 20
Поминки
День был солнечный. Ветер играл с листвой и гонял непослушных мошек. Где-то далеко в большом городе молодая пара выбирала квартиру попросторнее. Дети подросли и готовились пойти в школу, а значит, требовалась дополнительная комната. Квартира Федора Ивановича сначала сдавалась, а потом была удачно продана. Так недвижимость мертвого почти превратилась в дополнительную площадь для подрастающего.
– Я вот думаю, правильно ли мы поступили. Все-таки отец мой. Нельзя так с мертвыми обращаться, – готовя кофе, произнес мужчина лет сорока с лысиной на макушке.
– Все правильно сделали. Ему какая разница? А мы лучше за школу будем платить, чем за место на кладбище, – ответила молодая женщина лет тридцати пяти. – Все же ради детей.
Ложечкой помешивала сахар в черном напитке. Дзынь-дзынь. Дзынь-дзынь. Кухня, не самая дорогая, но выбранная со вкусом, купалась в солнечных лучах.
– Тоже правильно. Мертвому все равно. Но вот поехать мне стоило. Проститься еще разок.
– Ты уже простился. Дома не бываешь на неделе, хоть на выходных с нами время проведи. Детей в аквапарк обещал сводить. Они вообще отца не видят.
– Не проснулись еще? Бандиты наши?
– Скоро встанут. Кстати, заедем в молл по дороге? Я новое платье приглядела, хочу тебе показать.
Мужчина и женщина поцеловали друг друга стандартным супружеским поцелуем. Без страсти, без огня, но с огромным чувством благонадежности их отношений.
На кладбище было тоже солнечно, почти уютно. Кого-то хоронили, кого-то выкапывали. Двое рабочих пыхтели над могилой Федора Ивановича.
– Нужно до обеда управиться. Там нового жмура подвезут, просили убрать территорию. Сверху накинут.