Сказки Ледяного спокойствия

Зов повторился; папа Карло углубился в поленницу и разорил ее всю. Он часто падал и набивал себе шишки, в которых позднее обвинял Джузеппе. Говорящего полена все не было. Карло добрался до задней стены, где с изумлением увидел очаг с котелком на огне.

"Какой-то холст", - подумал папа Карло, еще не настолько очумевший, чтобы принять за действительность вымысел. Вот голоса он слышал доподлинно, это да, и довольно исправно.

Карло взял холст. Тот был очень старый. Внизу было написано: "Ночной Дозор". Рембрандт.

...Через несколько месяцев Карло, так и не поняв, откуда у него взялся этот холст, выручил за него на аукционе Сотби солидный миллион, да еще и не один. Он приобрел театр, вернулся к поленнице как был, в смокинге и цилиндре, и начал метить бревна черной краской: "Буратино", "Пьеро", "Мальвина", "Артемон", "Арлекин". Себе же, как владельцу и директору театра, он отрастил бороду и взял сценический псевдоним Карабас.

А затем и вовсе поменял свое имя Карло на более звучное Корлеоне, обзавелся крепкой мужской семьей и отбыл за океан.

34. Крот и Дюймовочка

Жаба и Крот залегли в высокой траве невдалеке от дома, где жила одинокая и бездетная женщина.

- Темень какая, - пожаловался Крот. - Ни хрена не видать.

- Очки надень, - посоветовал Жаба. - Вон они, видишь? Целая грядка.

Крот отмахнулся от какого-то предмета.

- И летает какая-то нечисть. Не то жуки, не то светлячки. На человечков похоже.

- Не надо ширяться перед важным делом. Еще не то померещится. Давай, поползли! Ты что сюда, жениться пришел? - Жаба кивнул на окно бездетной женщины.

Перемещаясь по-пластунски, они внедрились в траву и скоро уже были на огороде.

- Вот они, - прошептал Жаба. - Просто праздник какой-то!

Крот всматривался в темноту, пытаясь сосчитать маковые головки.

Жаба достал бритву и бинт, Крот сделал то же.

- Ща мы их покоцаем, - прошептал он. - Ща мы им целки попортим.

- Может, сгребем все, высушим, да кукер сварим? - озаботился Жаба. Чтоб не возиться.

Крот подслеповато и презрительно уставился на него.

- Кукер - это же грубо, чувак! Это мутный приход! Сварил, заглотил. Нет, нам нужна чистая, прозрачная тяга...

Он привстал и сделал несколько надрезов на маковой головке. Выступил белый сок; Крот аккуратно собрал его на край бинта, подвернул и перешел к следующему цветку.

Жаба, не боясь старой бездетной женщины, встал во весь рост и трудился, слегка пригнувшись.

- Тю! - присвистнул Крот, отнимая бритву от головки. - Смотри, чего у меня.

Вышла луна. Жаба и Крот смотрели на кровавую росу, проступившую из надрезов.

- Знаешь, я однажды варил герыч, - возбужденно заговорил Жаба, - так у меня получилось красное. Я им ширнулся, так перся потом часов двенадцать. Может, тут чистый герыч скопился.

- Герыч не красный, - пробормотал Крот. - Но раз ты перся...

Он нанес еще несколько ударов бритвой, и темная красная жидкость хлынула ручьями.

- Собирай, чего ты ждешь, стечет все, - зашипел Жаба.

Крот собрал жидкость на бинт, подвернул край и притянул к себе следующую головку.

35. Крошечка-Гаврошечка

сказка-легенда с лингвистическим уклоном

Поражая Париж бородами, палашами и есаулами, русские казаки, в компании с драгунами, гусарами и уланами не только приговаривали свое "бистро-бистро", давая название будущим отечественным будкам с подачей люля, люлей, шавермы и прочей арабской алькаиды, но и пользовались, по праву победителей и оккупантов, услугами местного населения. Они не забывали ни пограбить при случае, ни поприжать кого по углам на вымученных мешках.

Однажды русские солдаты свели у мельника огромную корову - гордость, оплот и опору семьи, как тот выразился в ответ на требование снабдить войска провиантом. Так вот: корова эта была столь огромна и тучна, что одна из хозяйских дочек, справедливо опасаясь фронтовой полигамии с харрасментом, упряталась ей в ухо и объявилась наружу лишь при разделывании туши на гуляш и бефстроганов.

Наверное, подобное сокрытие - элемент коллективного бессознательного, юнговский архетип.

Солдаты не тронули ее - лишь подивились пропорциям, да вспомнили о русской народной Хаврошечке, тоже не чуждой отоларингологии.

Это имя впоследствии укоренилось; им стали обозначать самых отчаянных сорвиголов, потому что голову с коровы отчаянно срывал целый взвод летучих гусар.

Парижскую Хаврошечку отпустили, предварительно угостив военно-полевой кашей, да увесистым шлепком по заднице. И позабыли о ней точно так же, как о своем привившемся "бистро" - иваны с манкуртами, не помнящие родства.

Зато Гаврош, сраженный на баррикаде, весьма удивился бы, узнав о славном происхождении своего имени. Пожалуй, что и обиделся бы: такой был шустрый, что не то чтобы в ухо - куда угодно мог пролезть сугубо физиологически, заслуживая многих титулов, как это принято во Французской республике.

36. Лепунюшка

Жил-был один старик, и не было у него детей. Ну, в самом деле - откуда бы им у него взяться без старухи, которую он давно похоронил в разбитом корыте. Чтобы у деда завелись дети, обязательно нужна старуха. Ведьма какая-нибудь.