Сказки лесной ведьмы

Теперь обитель ведьмы казалась ей островком умиротворения, спокойствия… правды — хоть и горькой; но горькая правда всегда лучше сладкой и приторной лжи. Истина может быть обжигающей, немилосердной и бесчеловечной, но всё же это — истина, и её следует принимать таковой, какова она есть. И, уж во всяком случае, такая правда — правда, оставшаяся на языке королевы вместе со вкусом чая с полынью, — гораздо лучше, чем все эти лживые придворные улыбки, слова, да даже взгляды. Впрочем, какое право она имела сейчас осуждать их всех? Она ведь и сама была такой — улыбалась тем, кому не хотела улыбаться, приветствовала и учтиво говорила с теми, кого презирала и едва могла терпеть. Что ж, это была придворная жизнь — и её можно было бы назвать игрой в жизнь. Ведь это и впрямь была игра. Улыбались здесь ради выгоды, кланялись ради выгоды — да даже любили, и то, ради выгоды. Говорили не то, что хотели сказать, а то, что хотели услышать более высокопоставленные особы. И везде царила лишь одна мысль: как бы пробиться туда, наверх, поближе к солнцу.

Порой Абель казалось, что весь дворец был опутан тонкой паутиной лжи, липкой и удушающей — весь, кроме этой комнаты. Каким-то образом ведьма смогла превратить свою уединённую обитель в отдельное королевство, которое никак не соприкасалось с королевством замка — а как ни крути, во всех дворцах есть своё, отдельное королевство, со своими вассалами и сюзеренами — этим пиршеством тщеславия и интриг. В эти апартаменты не ступала ни одна нога жителей этого королевства — кроме, разумеется, самой королевы, — девушка даже где-то слышала, что жители дворца считают покои колдуньи проклятыми… Однако что они могут сделать? Абсолютно ничего. Во всяком случае, пока, по их мнению, к ведьме благоволит сама Абель.

Таким образом, когда молодая королева переступала порог этой комнаты, в лёгкие ей словно врывался поток свежего воздуха, не отравленного едким смрадом лжи — смрадом, которому все пытались придать вид патоки — впрочем, не без успеха. Из углов на неё не смотрели глаза, полные почтительного ожидания и внимания — а на дне этого внимания, хорошо, очень хорошо скрытая, плескалась насмешка. На стенах не плясали губы, изогнутые в притворной радости, и спины, согнутые в глубоких поклонах, столь же лживых, как и всё остальное.

Потому посещения этих покоев были для девушки огромной отрадой — здесь она чувствовала, как груз этой лжи постепенно стекает с её плеч, тая, а липкая паутина исчезает, будто её и не было. Удивительно, но здесь она чувствовала, что действительно кому-то нужна — и не для того, чтобы раздавать титулы, почести, богатства. Чувствовала, что лесная гостья рассказывает ей свои сказки не только для того, чтобы в итоге спасти свою жизнь, и не только для того, чтобы чему-то научить её, Абель. А этого чувства — странного, текучего, но не холодного и не жестокого — девушка не ощущала давным-давно… наверное, со времён смерти родителей.

И не было ничего удивительного, что сразу же после очередного, на редкость затянувшегося совета юная королева направилась именно сюда. Да, она пришла гораздо раньше назначенного времени, но почему-то чувствовала… Нет, знала, что ведьма уже ожидала её — даже несмотря на то, что до сих пор не повернулась, даже не взглянув на Абель.

И уж тем более она знала, что сейчас, в этот самый миг, ведьма стоит за её спиной. Королева, наверное, и сама понять не могла, откуда взялась такая уверенность — она просто была уверена. Точно так же, как в том, что сейчас вечер, или в том, что тягостный совет уже завершился…

И сейчас, стоя в нескольких шагах от колдуньи, видя стан, строгий и стройный, развёрнутые точёные плечи и гордо поднятую голову этой свободолюбивой женщины, она застыла, поражённая не столько внезапно открывшейся красотой ведьмы (хотя и она имела место!), сколько мыслями, которые до сих пор и не думали зарождаться в её мозгу — но, тем не менее, они зародились, обездвижив Абель, подобно молнии — а может, даже хуже.