Сказки Леты [СИ]

Когда ракушки на противне, зашипев, раскрывали створки, и стягивалось в комочки на перламутре желтое мясо с коричневой каймой, Алька подтаскивала их к краю, нетерпеливо задирая рукав тонкой рубашки (я силком заставила маму и сына накинуть рубашки от солнца), зубами, чтоб не обжечь губы, хватала горячий комочек и, покатав во рту, жевала. Одну за другой. Изредка совала остывшее мясо сыну, он раскрывал послушно рот, сморщившись, выплевывал на песок, но тут же открывал рот снова. Алька ругалась, жалея «продукт», с упреком качала головой:

— Весь в папу, блин. Все до сэбэ, шо не зъим, то понадкусюю!

Жара становилась сильнее и гуще, стискивала горячий воздух в дрожащее марево, и он колыхался, наколотый на пучки высокой травы. Прозрачная вода поплескивала на желтом песке, и время от времени кто-то из нас вставал, чтоб зайти по пояс и окунуться, смывая пленку зноя с горячей кожи. Полосатая алькина рубашка высыхала на глазах, отлипая от локтей и трепеща на ветру рукавами.

— Аль?

— М-м?

— У вас там с Сашкой-то все в порядке?

Она бросила пустую скорлупку в растущую на песке кучку и сосредоточилась над противнем, выбирая другую. Подцепила палочкой и стала дуть, вертя осторожно, чтоб не уронить.

— Мы с тобой их даже без соли, да? А все равно, вкусно как.

Море сверкало и, чуть правее, далеко за вторым причалом, торчала в воде корма завалившейся старой баржи. Там мы были, с Виталиком и его другом, как же его… Сережа, да. Я с ним поцеловалась, зачем-то. А Виталик все время поддевал Альку, подшучивал, но улыбался так хорошо, что мне было по-хорошему грустно и немножко завидно. А потом она сказала, раз она такая длинная дылда, ну, разве можно встречаться с таким невысоким мальчиком. И влюбляться в него — нет-нет, нельзя. По пятнадцать лет нам с ней было…

— А помнишь, на барже какие мидии были, Лёка, помнишь? Огромные просто! Я раньше таких никогда и не видела. Да и потом… никогда.

Я, обхватив колени руками и устроив подбородок поверх колен, смотрела через ресницы, как блестит мир вокруг. Алька, не переставая шуршать и скрести по противню, вывалила на него последнюю порцию сырых ракушек. И сказала:

— Да все в порядке у нас. Все, что надо — в порядке. Квартира хорошая, денег он приносит. Сына знаешь, как любит, готов, прям, умереть за него.

Швырнула скорлупу, далеко размахнувшись и выворачивая худое запястье. И передразнила мужа:

— Андрюшик, Андрюшик! Иди ко мне, мое золото, иди, мой мужичок!

Будто сам Саша, большой и медлительный, с северными белыми волосами и северной же обстоятельностью, появился и сел у невидимого дневного костра.

— И меня он любит. Говорит, самая красивая. Во всем доме быта.

— Чума…

— Да нет, там, правда, знаешь, какие девахи работают? Все здоровые, длинноногие и глазищи зеленые, серые. Молодые, не рожали еще. Вокруг него прям вьются. А он только на меня смотрит. Говорит, в следующем году квартиру сменяем, на трехкомнатную.

— А ты его?

— Что? А… Люблю, конечно. Я же не поехала бы, Лек, если бы не любила? Да?..

Молчание повисло еще одним маревом над сухой травой. На каленом песке, обернувшись к нам, сидела маленькая серая ящерка, красивая до невозможности. Дышала маленьким горлом.

— Ну-у…

— Слушай, хватит, а?

Она поворошила хворост и подкинула в костер веток. Повертела головой, следя за Андрюшиком. Я сидела, подбородок давил на колени, вспоминала, как Алька и какие-то ее новые подружки, что появились в выпускном классе, убежденно и горячо рассказывали о том, что «из этой дыры — нет-нет, только уезжать, да куда угодно, только бы не тут, а чего тут ловить-то?»

Она всегда была скрытной, моя Алька. То, что ей плохо, я поняла. А от чего — толком понять не могла. Ведь не из-за того, что там нет мидий. И этого солнца, которое везде…Блеска морской воды под криками нахальных чаек.

Молодые и все еще от молодости глупые, отделенные неполным десятком лет от другой, юной глупости, что, уйдя в прошлое, все-таки проросла в этот день, бесцветный и яркий от зноя одновременно.

Алька еще погремела ракушками, через силу сунула в рот последнюю. Отползла от погасшего костра и, складывая руки на груди крестом, легла навзничь, сказав торжественно:

— Вот. Всё.

Немедленно подскочила опять — убедиться, что пацаны не утопли и не испеклись в песке. И снова легла, сохраняя торжественность.

Я сидела, тень моего плеча ложилась на похудевшее красивое лицо, розовое от солнца, на рассыпанные по высокой шее пряди белых волос. И за торжественным спокойствием исполненного желания я вдруг увидела чужой город, весь из длинной зимы и короткого лета, из чужих разговоров и взглядов, большой квартиры, что будет покинута ради еще большей, друзей мужа, приходящих в гости по праздникам.

…Не походить босиком по песку, не нырнуть, перебирая руками по ржавчине старой сваи. Не выскочить на испеченный солнцем балкон, где ходят и ходят тяжелые голуби, царапая когтями тонкую жесть. Те же самые, что десять лет назад.

Не развести маленький костер, на котором — старый железный противень, непременно спрятанный в ближайших кустах. Не поесть мидий.

Такие пустяки…

АКВА ТОФАНА