Сказки народов Сибири, Средней Азии и Казахстана

— Зови меня как хочешь! — бойко ответил малыш и принялся заплетать свои косички. Он проделывал это так спокойно, будто сидел у себя дома на мягкой кошме-подстилке, а не на шершавой ладони.

Старик покачал головой:

— Какой же ты маленький! Клянусь, ты не больше половины верблюжьего уха!

Малыш глянул на старика и засмеялся:

— Вот так меня и зови! Это мне по душе!

И старик назвал мальчика Ярты́-гуло́к, что значит «половина уха».

— Всем ты хорош, Ярты-гулок, — вздохнул старик, — но будешь ли ты мне добрым помощником в старости? Ты слишком мал!

Сынок хитро подмигнул отцу и ответил:

— Ата-джан, алмаз тоже невелик, но за один алмаз отдают сотню больших верблюдов. — И прибавил: — Но ты, отец, не отдавай меня и за тысячу верблюдов, потому что я принесу в твой дом счастье и удачу.

С этими словами Ярты-гулок вскочил на ноги и, как заправский погонщик, закричал на задремавшего ишака:

— Ио, ио, мой ишак! Вези нас скорее к дому, а то у моей матери плов пригорит!

Ишак встряхнул ушами, и все четверо двинулись в путь.

Пускай они едут, а ты слушай, что было со старухой.

* * *

Старуха сидела посреди двора на белой кошме-подстилке и ткала ковер. Она завязывала маленькие шерстяные узелки и думала о своем горе. А когда у человека горе, он или плачет, или поет.

Вот старуха и пела:
Был бы у меня сынок,
Сынок хотя бы с ноготок,
Выткала бы я для него ковер —
Алый, как лепестки гвоздики,
Золотистый, как солнце на закате,
Синий-синий, как ночное небо.

Когда старуха глянула за ворота, она увидала, что ее старик несется вскачь на своем ишаке прямо к дому, а старый верблюд, приплясывая, бежит за хозяином.

— Эй, мать! — закричал старик еще издалека. — Счастье приходит и к молодым, и к старым. К нам пришло оно очень поздно, но тем лучше мы его оценим. Я привез тебе сына!

Старуха даже рассердилась:

— Зачем ты смеешься над нашим горем?

— А почему бы судьбе не порадовать нас и не подарить нам маленького сыночка? — ответил старик и указал на мальчика.

Ярты сидел между ушей верблюда и важно поглядывал на родителей.

Старуха глянула на мальчишку и всплеснула руками:

— Ой, сыночек, какой ты красивый, какой румяный!

Она взяла мальчика в свои теплые руки и не могла на него наглядеться. Она шептала ему ласковые слова, называла его то румяным яблочком, то своим верблюжоночком.

А потом спросила:

— Почему только ты такой маленький?

Ярты отозвался:

— Не горюй, апа́[95]-джан: маленькому сыночку пойдет на халат меньше шелка!

И мать унесла сына в свой дом-кибитку.

Это было днем, а потом пришел вечер.

* * *

Старуха обошла всех своих соседок и позвала их на «уме́» — помощь по хозяйству. Она ничего не пожалела для гостей: наварила плову большой кунга́н, напекла сдобных лепешек и поставила на стол деревянное блюдо, полное кишмиша и ломтиков сладкой дыни.

Целый вечер пели соседки, до поздней ночи звенел дута́р[96].

И под звуки песен сшили женщины для Ярты-гулока три халата — из маленького платочка, тюбетейку — из коробочки хлопка, а туфли-ичиги́[97] стачали из нежной кожи цыпленка.

Они нарядили Ярты-гулока, посмотрели на него справа, потом посмотрели слева, хлопнули в ладоши и засмеялись:

— Вот это настоящий джигит!

Ярты-гулок поклонился родителям и важно сказал:

— Спасибо вам за заботу. Отдыхайте на старости. Теперь я возьмусь за хозяйство.

ДОЧЕРИ ОТОРТЕНА Мансийская сказка

Обработка М. Анисимковой

олько ветер знает да Чи́-стоп-камень помнит, может, гусям-лебедям матери рассказывали про то время, когда в этих местах молодой охотник Оторте́н жил.

Первым солнце встречал Отортен, первым ветер ласкал Отортен, первым слышал он громкий плач улетающих птиц.

Как забьют в бубен, позовут на бой — всех туже лук Отортена, всех острей стрела Отортена. «Ай-я-я! Какой храбрый манси Отортен!» — говорили все.

За рога удержит сохатого, из берлоги достанет медведицу, переставит валун с места на место. «Ой-ой-ой! Какой сильный манси Отортен!» — говорили все.

Если лодки нет, по волнам пробежит через речку любую или озеро… «Её-ё-ё! Ну и ловкий манси Отортен!» — говорили все.

По следам запорошенным он обгонит зверя, изловит его. Даже птица с высот не приметит Отортена! «Ай-я! Хитрый какой Отортен!» — говорили все.

Одиноко в тайге жил Отортен. Мать, отца схоронил, братьев лед утащил, а невеста по сердцу не встретилась.

Шел как-то Отортен берегом говорливой речки Тосемьи. Вдруг слышит сзади завывание сердитое. Оглянулся, видит: ветер летит, ветки деревьев к земле гнет, траву с корнем рвет.

— Что ты делаешь, ветер Си́верко[98]? — взмолилась река Тосемья, облила ветру бороду косматую.

Долго тряс ее ветер, моросил дождем, а сам кричал сколько было сил:

— Неспроста кружу-у! Неспроста иду-у! Океан послал жениха найти своей дочери. Чтобы храбрый был, чтобы сильный был, чтобы ловкий был, чтобы хитрый был.

Приумолкла река Тосемья, призадумалась, волны спрятала, стала тихою.