Сказки о рае

– Но как же интеллигенция? – стал спорить я. – Русская, российская интеллигенция, Фёдор Михайлович Достоевский, Лев Николаевич Толстой. Такой интеллигенции, такой насыщенной духовной жизни нет ни в одной стране. Нигде нет и такого сочувствия к простым людям. Неужели вполне светская духовная среда не способна смягчить все эти противоречия, о которых вы говорите? Примирить классы, найти общий баланс…

– Всё это белиберда, херня. – перебил меня Владимир Ильич и опять закашлялся. Потом придвинулся ко мне совсем близко, посмотрел мне прямо в глаза. – Вы, молодой человек, Россию не понимаете, вам, видимо, не дано. А я – понимаю, и поэтому моя партия, а не ваша, победила и всегда будет побеждать. А ваша – или в жопе, или в Америке.

Он смотрел мне прямо в глаза, и я почему-то совершенно точно знал тогда, что он прав, прав абсолютно во всём. Я испуганно отстранился.

– Ваша мудацкая интеллигенция вместе с барчуком Толстым и истеричкой Достоевским гроша ломаного не стоит. Они писали для себя, для таких, как они сами, и для правящей элиты. Их не читают у пивларьков, о них не говорят бабушки на скамейках, a мужики – в банях. Они просто побочный продукт ожиревшей за счёт лохов элиты. Если бы у России была тысяча Достоевских, её судьбу бы это не изменило.

В кабинет осторожно постучали. Ленин резко выпрямился в кресле и громко сказал, почти выкрикнул:

– Дайте нам с товарищем Гавайским ещё минуточку!

Потом опять пригнулся ко мне и заговорил очень тихо:

– Слушайте, Гавайский, я ответил на все ваши вопросы, и теперь вы можете спокойно писать ваш глупый очерк, но и вы должны мне помочь. Под видом лечения меня совершенно от всего отстранили, телефонной связи с товарищами из ВЦИК и Совнаркома нет, так называемой охраны – чуть ли не сто человек, и меня никуда не выпускают, обращаются со мной, как с каким-то ребёночком. Письма мои не доходят, всю мою корреспонденцию проверяют и досматривают. В довершение, Сталин имеет наглость грубо оскорблять мою жену, а я ничего не могу поделать. Пускают ко мне только глупых докторишек, от которых меня тошнит. От чего меня лечат – не известно. А ведь от должности меня никто не увольнял. В общем, Гавайский, я сейчас вам записку дам, а вы, будьте любезны, доставьте её Михаилу Дмитриевичу Бонч-Бруевичу. Он надёжный товарищ, военный, и меня отсюда выручит. Всего-то и нужно – две роты солдат. Хватит с ними цацкаться!

В дверь ещё раз постучали. Она приоткрылась, и в проёме показался Беленький:

– Владимир Ильич, товарищу Гавайскому и товарищу Розанову пора возвращаться в Москву, оттуда уже два раза телефонировали.

– Сейчас-сейчас! – отмахнулся Ленин. Дверь закрылась, и он стал лихорадочно рыться по карманам, доставая какие-то бумажки.

– Ага, вот она. – Ленин передал мне маленькую записку, сложенную вчетверо.

– Да ведь я там никого не знаю, Владимир Ильич, меня и не допустят.

Он сунул мне записку:

– Тогда найдите его брата Владимира Дмитриевича, я ему тоже верю. Только не передавайте ничего Зиновьеву и Каменеву, и тем паче – Сталину, вы поняли?

Не успел я сунуть записку в карман, как дверь опять открылась, вошли Беленький, Мария Ильинишна и Розанов. Ленин опять закашлялся и стал махать руками, у него начались рвотные приступы. Меня тут же попросили выйти, попрощаться нам так и не удалось. В странной задумчивости я вышел из дома и направился к стоящему у парадного входа Ролс-Ройсу. Кто-то опустил руку мне на плечо. Я обернулся. Передо мной стоял высокий молодой человек с типично еврейской внешностью, одетый в кожаную форменную куртку:

– Отдайте, – спокойно сказал он.

– Что? – не понял я.

– То, что вам Владимир Ильич передал.

– С какой это стати? Вас это не касается.

Молодой человек в кожанке насупился и потянулся к внушительной деревянной кобуре на боку:

– Именем Чрезвычайной Комиссии Совета Народных Комиссаров приказываю вам…

Не долго думая, я вынул из-за пазухи свой идиотский вопросник и передал его чекисту. Тот, не читая, спрятал листок в нагрудный карман и отошёл. В Москву возвращался я один, Владимир Николаевич остался в Горках ухаживать за больным. С ним я тоже не попрощался, и с тех пор наша дружба пошла врозь.

Приехав в Москву, я решил в больницу не возвращаться, а попросил меня довезти до дома. Оставшись один, я достал записку Ленина. Судя по чёрным ободочкам по краям, она довольно долго валялась в его кармане. Развернув её, я прочёл:

«Товарищ Инесса!

Звонил к Вам, чтобы узнать номер калош для Вас. Надеюсь достать. Пишите, как здоровье.

Что с вами?

Был ли доктор?

Привет!

Ленин».

Мясо. Из жизни американских вампиров

ПАША ехал вдоль полузаброшенных объектов индустриальной зоны: красных кирпичных зданий, похожих на куски свинины, всё было обнесено никому уже не нужными проволочными заграждениями: двери, окна и всё остальное плотно закрыто железными жалюзи. Тишина, осень, темнеет быстро… Вся промышленность давно уже переехала в юго-восточную Азию, Мексику и хрен его знает куда…