Сказки о рае

«Оранжевое, затем фиолетовое и снова оранжевое…» – думал я, а тем временем, изо рта у отца вырвался другой дым. Он был светлее, чем тот, от папиросы, и был похож на паровозный выхлоп. Вырвавшись из отцовского рта, он нещадно ломал продолговатые фиолетовые узоры; всё мешалось в одну кучу, в одно облако, способное, как мне казалось, заполнить всю комнату. Однако этого не произошло: оранжевый рот затянул облако в себя.

Переполненный новыми впечатлениями я опять заснул. Во сне меня кормили, и это было совершенно восхитительно. Много лет я искал похожее ощущение в жизни, но тщетно…

Проснувшись много позже в полной темноте, я не на шутку испугался и готов уже был заплакать, но где-то сбоку загорелся огонёк, стало светлее, и я увидел бабушку. Облокотившись на стенку, она стояла на продавленной тахте, держа в одной руке горящую очень ярко «хозяйственную» спичку, толстую и длинную, а в другой – старую тряпку:

– Га-а-а-а-дость какая, – незлобно шептала она, сосредоточенно рассматривая стенку, по которой, по идее, ползали клопы, которых я, впрочем, так тогда и не увидел.

Наши соседи тоже не спали, и я услышал голос «облитой» девицы:

– Миша, ты меня хоть немножечко любишь?

Миша довольно долго не отвечал, видимо, собирался с мыслями, потом высказался довольно резко:

– Ляж и усохни.

– Чтоб они сгорели, – тихо сказала бабушка то ли о клопах, то ли о соседях, потёрла ещё раз тряпкой стенку и задула спичку.

Я остался совсем один и всё думал, плакать мне или подождать дальнейших событий, и тут вдруг ещё раз зазвенели стаканы. Я ожидал мерзкого трамвайного скрежета, но его не последовало. Вместо этого комнату заполнил мягкий зелёный свет, и я был крайне удивлён, не увидев в ней ни печки, ни приёмника «Латвия», ни бабушкиной тахты. Лишь мой просторный таз плавно покачивался в фиолетовых облаках.

«Эфир», – подумал я и увидел, что в мой таз заглядывает небритая, но добрая физиономия, чем-то напоминающая хэмингуэевскую.

– Вы кто? – испуганно спросил я.

Физиономия улыбнулась, обнажив жёлтые, как газета на «Латвии», зубы:

– Не дрейфь, это я, Беломорыч. Пришёл тя с днём рожденья поздравить, – ко мне потянулась украшенная бледно-синими татуировками здоровенная ручища.

Беломорыч искренне и по-доброму тряс мою руку, от него исходил приятный терпкий запах отцовской папиросы, который я тут же узнал и успокоился. Беломорыч, продолжая улыбаться, приподнялся над тазом и неспешно закурил. Был он небрит, сед и крепок, пострижен очень коротко. Добротная тельняшка (синие полоски на белом) была очень ему к лицу.

Я стал рассматривать его татуировки – многочисленные синие линии, словно речки на карте, а посередине – красная звёздочка.

– Москва, – угадал мой вопрос Беломорыч и рассмеялся – вот вырастешь большой и поедешь туда учиться, там же и загремишь.

– Куда загремлю? – не понял я.

– Куда? – рассмеялся Беломорыч. – А вот куда! – и он ткнул чёрным ободком ногтя в верхний правый угол своей татуировки, – туда, где одинокая синяя ленточка впадала в такое же одинокое синее море.

– Далеко от Москвы, – вздохнул я.

– Далеко, – деликатно кашлянул Беломорыч – а всё-таки Россия. Природа там – загляденье, вечерами тишина-а-а-а, только ветер гудит в проводах, про это даже песня есть. Сидишь себе на нарах – тепло, уютно, пахан сахар раздаёт, а под матрасом – письмо от мамы…

Беломорыч так красиво рассказывал, что я тут же всё это представил и решил, что обязательно «загремлю», когда вырасту большим.

– Правильно, – ещё раз угадал мои мысли Беломорыч, – только кури «Беломор». Если будут предлагать «Приму» или там «Аврору» – не отказывайся, хотя и гадость это, но покупай только «Беломор», деньги у тя всегда на него будут, это я те обещаю.

Неожиданно Беломорыч оборвал свою речь и прислушался. Я тоже прислушался: откуда-то сверху появились «шорохи вселенной».

«Это Ципора Таль из Вашингтона, – подумал я, – сейчас будет „всего доброго, и до встречи в эфире“», – но ошибся.

Перед моим тазом вдруг появилась настоящая фея, одетая в изумительно белое платье и красный треугольный плащ. Два золотистых льва поддерживали её корону, а под ними чёрным по белому светилось: «Marlboro».

Фея плыла ко мне по зеленоватому эфиру и улыбалась.

«Мальборо», – прошептал я и чуть не заплакал от восторга.

Беломорыч отреагировал совершенно по-другому: он встал вдруг во весь рост, злобно сжал кулаки и, не вынимая папиросы изо рта, сплюнул в сторону:

– Порву, как пить дать, порву.

Был он шире в плечах и крупнее, но куда ему до феи Мальборо, с её короной и львами, закованными в тугой пластик… Она расхохоталась ему в лицо и, осыпав нас золотисто-табачными звёздами, подлетела совсем близко к моему тазу:

– Расти большой, и я приведу тебя в страну, где нет трамваев.

– Нет трамваев? – восхитился я, вспомнив ужасный скрежет.

– Есть в Сан-Франциско, но это просто декоративное, а так – нет. Там все ездят на машинах в офисы с секретаршами, а потом – домой, к своим женщинам.

– Но у него НИКОГДА НЕ БУДЕТ СЕКРЕТАРШИ! – выкрикнул Беломорыч и судьбоносно ударил коленкой в таз, отчего тот заунывно звякнул.