Сказки. Обо всём понемногу

Из кофейни, смеясь, выходит какая-то пара, и Хильда чувствует шлейф запахов. Кофе, свежемолотый. Коньяк, имбирь, мускат. И большой кусок шоколадного торта.

Ее тортом тоже все объедались. Потом, правда, мама считала своим долгом напомнить, что уметь неплохо готовить – это не профессия. Так и говорила: считаю своим долгом напомнить. Да и сейчас говорит.

Жизнь такая унылая, думает Хильда. Все эти выдумки, чем бы заняться. Убивают время, а удовольствия – тьфу.

Домой она решает ехать на трамвае. Хорошо бы сесть у окна. До остановки нужно подняться в гору, по вымощенной булыжниками улице. Она старается не думать, в какую мокрую мышь превратится наверху. В довершение всех бед, каблук туфли застревает между камнями, и она роняет пакет. Дресс-код несчастный. Юбка неудобная, как в такой нагнуться и собрать раскатившиеся апельсины? Вот Марсия переодевает мокасины, когда уходит с работы, а она никак не соберется. Да и мокасины с юбкой – как-то глупо.

Поднимая апельсины, она спиной чувствует чей-то взгляд. Резко поворачивается, готовая к чужим смешкам, но там никого нет. Только побитая временем статуя. Историческое наследие.

Высокий ангел. Скорее всего, ангел, судя по одному оставшемуся крылу. Заинтересовавшись, Хильда подходит ближе. Ангел совсем некрасивый. И недобрый. Желчное выражение лица, жесткие складки у подбородка. Хильда вдруг понимает, кого он ей напоминает. Бабушку Марию. Такой же вечный перманент на голове и выражение «я-тебя-насквозь-вижу-милая-моя». Хильда вдруг ловит ангельский взгляд, и ей становится страшно.

Ну, и что ты с собой сделала, идиотка, спрашивает ангел. Не все они с тобой, а ты? Хильд – значит «битва», ни с того ни с сего вспоминает она. Ангел разочарован, точно она – лучшая ученица, неожиданно ляпнувшая глупость. И ей становится так обидно, что последним поднятым апельсином она запускает прямо в историческое наследие города. Сейчас вызовут полицию, и что я ей скажу, думает Хильда. Мне не понравилось, как он на меня смотрит? В психушку отправят.

Однако на улице никого нет, возмущенных криков тоже не слышно. Она снова поднимает глаза. Ангел все еще ждет ответа. Хильда осторожно дотрагивается до кончика каменного крыла. Оно шершавое и теплое.

- Я больше не буду, - виновато говорит она.

***

Жако еще долго молча сидит рядом с ангелом. День умер, пришли мутные, тяжелые сумерки. Словно проснулся, а мир исчез куда-то. Ночь Отчаяния, говорила мать, и крестила его беспутную голову, и проверяла, заперта ли дверь.

- Пора мне, - наконец говорит он и встает. Что-то мягко стукает его по затылку. Он оборачивается. На снегу темнеет шар. Он подносит его к лицу и видит, что его цвет – цвет пламени, а запах – летний. Ангел по-прежнему каменный и не изменился ни на волос, как такого благодарить? Иди уже, говорит он всем своим видом.

Жако бежит, оскальзываясь на мокром снегу, за пазухой греется плод цвета солнца.

Завтра они придут сюда. Он, его танцовщица, Фрелих, остальные. Вся бродячая компания. Будут плясать и петь, чтобы сказать спасибо так, как умеют. Ангел выражения лица не изменит. Такая работа, что поделаешь.

Друг человека

Прежде чем достать ключи, я оборачиваюсь. Из-за слабого света на площадке её едва видно.

- Ты подумай всё-таки, - говорю я. - Точно не хочешь к хозяйке вернуться?

Она на миг превращается в неясное пятно, и мне снова её жалко. Может, дома и не заметят.

Конечно, они всё замечают. Сразу же.

- Это что? - неприветливо спрашивает мама.

- Я её нашла, - храбро отвечаю я, - пусть она у нас живет, можно?

- Опять! Иди сюда, - зовет она папу, - полюбуйся, что натворила твоя дочь!

- Не моя, а наша, - поправляет папа.

- Неважно. Она снова чужую тень в дом притащила!

- Хорошая тень, - выдает после осмотра папа. - Чёткая такая.

Новая тень смущенно и чуть-чуть кокетливо поводит плечиком.

- Мама, - прошу я, - ну она всё равно никому не нужна, пускай остаётся у нас, у меня, то есть...

- Где ты её подобрала-то такую, - ворчит мама. Она уже подняла тень с пола и рассматривает ее поближе. Тень покорно и трогательно колышется в её руках.

Неохотно объясняю:

- Мы в автобусе вместе ехали. С её хозяйкой. Я на неё и не смотрела почти. Так, немножко.

- И пожалела? - вздыхает мама. - Горе моё, сколько тебе говорили - не вздумай чужие тени жалеть, они же это чувствуют. Смотреть тоже не надо, потом не отвяжутся!

- Сами хороши, - бормочу я, но они всё равно слышат.

Две тени за маминой спиной переглядываются и неодобрительно качают головами. Папины тени заняли целую стену в прихожей, непонятно, все они там, или нет. Шелестят.

- Тень надо выбирать обдуманно, - с укором говорит мама. - Это на всю жизнь, о ней заботиться надо. О них, - поправляется она.

- Да хозяйка о ней сама не заботилась! - Бросаюсь в бой я. - Она с пустыми руками ехала, а тень - с сумками!

Тень вытягивается, чтобы все могли рассмотреть сумки. Большие.

И хозяйка её сама виновата. Так собственную тень довести, чтобы она ушла. Здесь мало того, что я смотрела да жалела. И без меня всё плохо было.