Минимальную ставку назначили в сто долларов, но Дымшиц много рискованно поднимался и то ли блефовал, то ли проверял нервы своего визави. Поначалу Кондрат падал, уклоняясь от повышений, но быстро раскусил азартный атакующий стиль директора, взял его на восемнадцати очках, потом на шестнадцати и после этого уверенно повышался с двумя картами одной масти. Дымшица повело в минуса. Карина Вартановна принесла кофе, затем на двух огромных блюдах бутерброды с икрой и маринованными огурчиками – одно поставила перед охраной, другое перед Андрюшей, который сидел как на иголках и с ужасом следил за игрой. От водки он отказался, Кондрат слегка пригубил, и оба с некоторым недоумением проследили за Дымшицем, с ходу навернувшим стакан водки. Исполнительного директора на глазах убывало. Он рванул узел галстука, закатал рукава сорочки, обнажив волосатые мускулистые руки; загорелое лицо взмокло, икринки сверкали в смоляной с проседью бороде, зубы скрежетали. Сухой, поджарый Кондрат методично отыгрывал свои бабки. Через час все было кончено: две жалкие сотенные купюры валялись перед Тимофеем Михайловичем, прочие откочевали к Кондрату.
– Лиха беда начало, – объявил Дымшиц, полез в карман и швырнул на стол ключи от машины.
Кондрат с Андрюшей переглянулись.
– Во сколько ставите? – спросил Кондрат, перешедший с началом игры на ритуальное «вы».
– Брал за шестьдесят – отдаю за сорок.
– Двадцать, – сказал Кондрат.
– Это же треть цены, – удивился Дымшиц.
– Мы не в магазине, – объяснил Кондрат.
Дымшиц подумал и согласился:
– Играем.
Игра пошла равная, но неровная. Дымшиц выигрывал даже чаще, но больше по мелочам, а проигрывал крупно. Кондрат, как на марше, дышал ровно, считал быстро, играл расчетливо и очень даже уверенно. Андрюша, успокоившись, немного выпил и одарил Тимофея Михайловича брезгливым взглядом. Все действительно складывалось на загляденье: к половине одиннадцатого вечера исполнительный директор остался без денег и без машины.
– Это моя игра, – снисходительно объяснил Андрюше Кондрат. – В трынку Кондрата никто еще не обыгрывал.
– Так… – Тимофей Михайлович озадаченно почесывал волосатую грудь: в последнем коне, после двух свар (прим.: свара – переигровка по взаимной договоренностиили в случае равенства очков; после свары игра идет с удвоенным банком) кряду, он потерял пять тысяч долларов. – А по-моему, самое время выпить.
– Можно и выпить, – согласился Кондрат.
Дымшиц налил себе, передал бутылку Кондрату и просто, как воду, опрокинул в себя стакан водки.
– Ну ты гусар, – насмешливо подивился Кондрат, балансируя между «ты» и «вы» согласно какому-то собственному этикету. – На что еще желаете сыграть?
– А щас посмотрим, – Дымшиц встал, пошел к несгораемому шкафу и достал из него еще один кожаный кейс.
– А вот на это, – сказал он, распахивая кейс перед Кондратом.
В кейсе лежали четыре красивые кожаные папки.
– А с чем это едят?
– С потрохами. Это Андрюша тебе объяснит, с чем едят – верно, Андрюша? Здесь десять тысяч акций. Моих. По две тысячи пятьсот в папке.
– Играем! – погорячился Андрюша, но Кондрат и ухом не повел.
– Во сколько ставите?
– Папка – двести пятьдесят тысяч долларов.
– Пятьдесят.
– Это даже не треть цены, Кондрат.
– Плюс ключи от машины.
Дымшиц задумался – затем, не слушая внутреннего голоса, протянул верхнюю папку Кондрату, а кейс захлопнул.
Кондрат не глядя передал папку Андрюше, сам отсчитал пятьдесят тысяч, положил сверху ключи и придвинул все это Дымшицу. Деньги на столе лежали уже не пачками, а ворохом – казалось, их стало намного больше.
Потом, слегка пошутив – без меня, мол, не начинайте, – Кондрат с одним из своих охранников отправился в туалет; сотрудник службы безопасности деликатно сопровождал их сзади. Уходил он и раньше, то есть Кондрат, но с такими горящими застекленевшими зенками вернулся впервой; Андрюша удивленно взглянул на авторитета, но тот, упреждая, то ли рыкнул, то ли элементарно рыгнул в его сторону – и вопрос, если это был вопрос, себя исчерпал.
Играли долго, аккуратно, по мелочи; в осторожной игре преимущество Дымшица проявилось не сразу, а когда обозначилось, Кондрат несколько раз неосторожно дернулся с повышениями и упустил фарт.
– Чегой-то ты не того нюхнул в туалете, – заметил Тимофей Михайлович, отыграв пятьдесят тысяч. – Скользит ваша дурь заморская по моей водке, как по тонкому льду.