Сказки роботов

— Мне хотелось лишь подчеркнуть иррациональность твоих побуждений, — ответил Вух. — Я уже ни к чему тебя не склоняю. То есть ни к каким действиям, ибо если ты предпочитаешь умирать медленно или, вернее, не желая вообще ничего делать, идешь на такое умирание, то это следует хорошо продумать. Насколько ложен и неразумен страх смерти такого состояния, которое заслуживает скорее восторга! Ибо что может сравниться с совершенством небытия? Конечно, предшествующая ему агония сама по себе не является привлекательным зрелищем, но, с другой стороны, не было еще никого настолько слабого телом или духом, чтобы не выдержал агонии и не смог умереть целиком, без остатка, до самого-самого конца. Так что она не заслуживает особого внимания, раз это сумеет сделать любой заморыш, осел или негодяй.

Более того, если каждый может с ней справиться (ты должен согласиться, что это так; по крайней мере я не слышал ни о ком, у кого не хватило бы сил на агонию), то лучше насладиться мыслью о всемилостивом небытии, которое простирается сразу же за се порогом. А поскольку после смерти невозможно мыслить, ибо смерть и мышление исключают друг друга, то когда же, как не при жизни, следует предусмотрительно и подробно представить себе все преимущества, удобства и удовольствия, какие сулит тебе смерть?! Подумай только, прошу тебя: никакой борьбы, тревог и страхов, никаких страданий души и тела, никаких неприятных историй, и вдобавок — с каким размахом! И пусть все злые силы объединятся и вступят в заговор против тебя — они тебе не страшны! О, поистине несравненна сладчайшая безопасность умершего! А если еще добавить, что безопасность эта не является чем-то мимолетным, нестойким, преходящим, что ее невозможно ни отменить, ни нарушить, тогда величайшее восхищение…

— А, чтоб ты пропал! — донесся до него слабый голос Автоматея, и за этой лаконичной фразой последовало короткое, но выразительное проклятье.

— Как мне жаль, что это невозможно! — немедленно отозвался Вух. — Не только эгоистическое чувство зависти (потому что, как я уже говорил, лучше смерти нет ничего), но и чистейший альтруизм склоняет меня сопровождать тебя в небытие. Но все это неосуществимо, поскольку мой изобретатель сделал меня неуничтожаемым, очевидно, из конструкторского честолюбия. Правда, тоска меня берет, как подумаю, что придется мне торчать внутри твоих заскорузлых от морской соли, высохших останков, распад которых, вероятно, будет происходить медленно, что я буду так вот сидеть и разговаривать с самим собой. А сколько потом придется ожидать, пока прибудет тот, первый из четырехсот тысяч, корабль, который, согласно теории вероятности, в конце концов наткнется на этот островок…

— Что?! Ты не погибнешь тут?! — закричал Автоматей, выведенный из отупения этими словами Вуха. — Значит, ты будешь жить, тогда как я… О! Этому не бывать! Никогда! Никогда!! Никогда!!!

И с ужасным криком, вскочив на ноги, Автоматей начал прыгать, трясти головой, изо всех сил ковырять в ухе, делая самые невероятные рывки и броски всем телом, — однако тщетно. Вух все это время пищал что есть силы:

— Да перестань же! Что ты, уже обезумел? Пожалуй, слишком рано! Осторожнее, ты повредишь себе! Чего доброго, что-нибудь сломаешь или вывихнешь! Побереги шею! Ведь это же бессмысленно! Иное дело, если б ты мог сразу, знаешь… а так ты только покалечишься! Ну, говорю же тебе, я неуничтожаем, и баста, так что зря ты мучаешься. Даже если ты вытряхнешь меня из уха, все равно не сможешь сделать мне ничего дурного, то есть я хотел сказать — хорошего, ибо согласно с тем, что я тебе подробно объяснил, смерть — это состояние, достойное зависти. Ай! Перестань наконец! Как можно так прыгать!

Однако Автоматей продолжал метаться, ни на что не обращая внимания, и дошел до того, что стал биться головой о камень, на котором ранее сидел. Он так молотил головой, что искры сыпались из глаз, ноздри забила пыль, он сам себя оглушил, а Вух внезапно вылетел из его уха и покатился меж камней, издав слабый возглас облегчения, что наконец это кончилось.

Автоматей не сразу заметил, что его усилия увенчались успехом. Опустившись на раскаленные солнцем камни, он некоторое время лежал неподвижно; затем, не в силах еще пошевелить рукой или ногой, пробормотал:

— Ничего, это лишь временная слабость. Но уж я тебя вытряхну, уж я тебя трахну каблуком, дорогой ты мой приятель. Слышишь? Слышишь? Эй! Что это?!

Он вдруг сел, ибо почувствовал пустоту в ухе. Осмотрелся еще неверным взором, стал на колени и начал лихорадочно искать Вуха, просеивая мелкий гравий.

— Вух! Ву-у-у-х! Где ты? Отзовись! — истошно кричал он.