Сказки среди бела дня

Есть ли на свете что-нибудь лучше утра 31 декабря! Когда всё впереди: и новогодняя ёлка, горящая разноцветными огнями, и подарки, которые тебя уже ждут, но ты не знаешь какие, и новогодние пироги впереди — румяные, пышные, выпеченные из самой белой муки, купленной в городе Ярославле по сорок шесть копеек за килограмм!

Ты просыпаешься в ещё не убранной к празднику деревенской избе, где против печи в зеркале — тусклом, с увядшими цветами за рамой — танцуют ржаво-красные языки пламени и из квашни, фыркая, всё в пузырях, лезет тесто, а мать летает по избе, то скребёт ложкой по дну кастрюли, то грохочет кочергой в русской печи, то в ступке сахар толчёт, то держит над огнём ощипанного гуся, поворачивая его так, что кожа гуся дымится, потрескивая, и всё это значит, что праздник приближается с каждым мгновением…

Как раз в такое утро, в такой избе и начались удивительные события, о которых мы расскажем. Они случились в деревне Неверково с учеником третьего класса Митей Коньковым.

Утро было как утро. Митя проснулся в своей постели, открыл один глаз, лежал и думал — вставать или не вставать, когда кто-то постучал в окошко.

Митя вскочил и в одной рубашке подбежал к окну, покрытому ледяными узорами, багровыми от солнца. Ничего не было видно, только снежные цветы на стекле. Положив голову на подоконник, Митя заглянул в оттаявший мутный уголок стекла и увидел улицу, снег и ребят своего класса.

Схватив шубейку, Митя стрелой бросился к двери. Но мать успела его перехватить:

— Ты куда?

Заскулив, Митя опять подбежал к окну и посмотрел в глазок: катают снежных баб! Не попадая в штанины и рукава, Митя стремглав стал одеваться. Нахлобучив ушанку, он кинулся к двери.

Держа в одной руке кочергу, мать снова ловко схватила его:

— А мыться?

Митя знал, — маму не переспоришь. В отчаянии он стащил шубу. Минуты полторы, не спуская глаз с матери, он гремел умывальником, делая вид, что моется. И, вытерев сухое лицо, опять бросился к шубе.

— А молоко? — неумолимо спросила мать и налила из крынки в гранёный стакан тёплое молоко с пухлой коричневой пенкой.

Митя тяжело вздохнул, уселся на скамью, двумя пальцами вытащил пенку, бросил котёнку. Мальчик медленно пил и дышал в стакан. Взгляд его упал на календарь: остались два последних листочка! Отставив стакан, Митя подбежал к календарю, оторвал вчерашний день, прочёл на последнем листочке:

31

ДЕКАБРЯ

Долгота дня — 7 часов 6 минут.

Солнце всх. — 9.00, зх. — 16.06.

Тысячу лет назад умер

известный средневековый

часовой мастер

А н т о н и о    С Е Г Е Д И

Вот тут-то Митя и вспомнил про часы! Про свои новенькие часы с нарисованными стрелками, которые показывали без пяти двенадцать! Их мама вчера купила ему в городе на базаре, и они пролежали всю ночь под подушкой. Митя подбежал к кровати, вытащил их, потом впрыгнул в валенки. Мать обмотала его длинным шарфом, завязала сзади узлом. И Митя выбежал из избы.

Снег хрустел и искрился под ногами. Над избами качались столбы дыма, всюду жарили и пекли. Тускло блестел серебристый плюш инея на бревенчатых стенах изб. А снег вокруг ещё не успели протоптать, он был пушист и толст.

Мальчишки катали баб. В кармане у Мити гремело: это прыгали его заветные сокровища в железной коробке от монпансье. Митя пробежал мимо колодца, который весь обледенел, покрылся сосульками и ледяными уступами.

— Гляньте, что мне мамка купила!

Прыгая на одной ноге, Митя начал хвастливо вертеть часики.

Вредный мальчишка Сашка Тимошкин взял часики и приложил к уху:

— Без пяти двенадцать? Немножко спешат!

Мальчики покатились со смеху.

— Отдавай, — сказал Митя и вырвал часы.

— Чего ржёте? — сказал Тимошкин голосом дяди Андрея, председателя сельсовета. — Эти часы ничего. Эти часы два раза в сутки показывают правильное время.

И все опять: «Ха-ха-ха…» Митя тяжело дышал от негодования.

— Много ты понимаешь, — сказал он и надел часы на руку. — Знаешь, какие это часы?

— Знаем, знаем! — закричали мальчишки. — Раз твои, — значит самые главные! Главнее нет!

И все начали смеяться так, что на деревне залаяли собаки. Митя был один против всех. Губы его дрожали, в глазах стояли слезы. Неожиданно для себя он сказал:

— Если эти часы остановить, — остановятся все часы на свете!

Ребята притихли, даже Тимошкин такого не ожидал.

— Остановятся? Как остановятся?!

— А вот так!..

Митя уже не мог удержаться, его понесло.

— …Все будильники остановятся, и все ходики, и школьные часы!

С состраданием посмотрев на Митю, Тимошкин покрутил пальцем около лба.

— И на башнях встанут часы?

— И на башнях, — заносчиво сказал Митя.

От вранья у него загорелись уши, и он взялся катать свою снежную бабу.

«Часики, а часики, — шептал он, — сделайтесь волшебные! Сделайтесь, пожалуйста, волшебные, ну, что вам стоит! Часики, а часики…» Он говорил с таким пылом, что не заметил, как его часики соскользнули с руки, упали в снег и он собственными руками закатал их в снежный ком.

А мальчишки продолжали приставать к Мите: