Сказки старого дома 2

— Один из обитателей четырехэтажного особняка на Сергиевской, которому известно об исчезновении лет двадцать назад студентки Института культуры.

Опять долгое молчание.

— Как вы догадались, что я — это она?

— Вы сказали, что жили на Фонтанке у Ломоносовского моста. Мост всегда был Чернышевым, и в мост Ломоносова его переименовали в СССР. Стало быть, вы родились в Ленинграде, которого в этом мире нет и никогда не было. Вы ушли из нашего Дома слишком надолго, и ваша личная связь с ним разорвалась.

— И ее никак не восстановить?

— Ваше место занял другой человек. Возможно, что я. Думаю, что ничего уже не восстановить. Сами знаете, какое это загадочное явление. И, пожалуйста, не донимайте меня вопросами, почему я могу появляться в мире вашей мечты. Ответить сложно, а врать не хотелось бы. Могу сказать одно, что взять вас с собой я не могу. Есть риск нарушить всё и для всех.

Снова долгая пауза.

— И как там — в Ленинграде?

— Не очень хорошо. Социализм больше не строится. Строится какое-то идиотское подобие капитализма. Скверно всё. Может, и к лучшему, что вы этого не увидите. Ахмед жив и здоров. Анна Петровна работает в издательстве. Капитан при вас был еще не капитаном, а просто моряком Виктором.

— А вы, Серж?

— Нашей семьи еще не было в Доме.

— А ведь неплохое было время в Ленинграде, а я вот увлеклась вдруг ставшей доступной иллюзорной мечтой и увязла в ней с головой. Как вы говорите, навсегда и безвозвратно. Впрочем, что греха таить? У меня здесь постепенно вроде бы всё и наладилось. Дом, муж, дети и мечта, ставшая работой, — «Мулен Руж». Чего еще желать?

— Так вы о чём грезили, то и получили. Сетовать грех. А мне пора вернуться к девочкам.

— Могу я для вас что-нибудь сделать, Серж?

— Можете. Хотелось бы порадовать моих девочек. Они всё-таки немножко в душе авантюристки. Дайте им после представления станцевать на сцене вальс в паре с вашими мальчиками из балета. Мне кажется, что с такой поддержкой мои подопечные не ударят лицом в грязь.

— А что, блестящая идея и необычная развязка вечера. И я еще чего-нибудь придумаю. Будете опять в Париже, непременно загляните в «Мулен Руж». Сделаю для вас всё, что смогу.

Перерыв между номерами. Вроде бы представление идет к концу. Мои красавицы уже добили вторую бутылку шампанского — и ни в одном глазу! Впрочем, при их комплекции две бутылки за весь вечер — всё равно что слону дробина. Похоже, что-то только что обсуждали между собой. На меня взглянули мрачновато.

— Ты оказался прав. Не с нашими талантами лезть на эту сцену, — призналась Охота и тут же просветлела. — А какие танцовщицы! А какие танцоры! Как у них красиво всё получается!

— Не огорчайтесь. Каждый хорош в своем деле. Вы в своем, а они в своем. Неизвестно еще, кто кому должен завидовать. Вы вот сегодня целую банду разгромили, с которой полиция справиться не могла. Просто об этом никто не знает. Да и вообще, еще не конец жизни! Вдруг еще и потанцуете на сцене.

— Ферида, чует мое сердце, что Сергей что-то затеял, — забеспокоилась Охота. — Что-то у него подозрительно загадочный вид. Если сам не выложит, что задумал, то придется пытать. Он щекотки боится.

От пытки меня спасли музыкальные аккорды очередного номера. Похоже, что это финальный парад. Под бурные аплодисменты словно пронеслось всё представление, и вся труппа оказалась на сцене. Замерли последние ноты, но артисты и артистки остаются на сцене. Выстраиваются открытым в зал полукругом вдоль декорации и чего-то ждут. Выходит конферансье.

— Уважаемые господа, прошу не расходиться. Вечер еще не завершен. Вы уже заметили, что в зале присутствуют две очаровательные девушки — Ферида и Охота. Это из-за них разгорелись чуть ли не убийственные страсти на балу в отеле «Ритц». Наши танцоры хотят пригласить их на вальс.

Вперед к рампе выходят два парня и протягивают правые руки к нам. Девочки в смущении оглядываются на меня, и я им ободряюще киваю. Конферансье между тем продолжает:

— Поддержим эту прелесть аплодисментами, господа. После вальса девушек ждет награда. Мы по их желанию повторно исполним любой номер нашей программы.

В зале послышались нарастающие хлопки, переходящие во вполне приличные аплодисменты. Уже и от соседних столов подсказывают: «Идите, идите». И они пошли, в недоумении оглядываясь на меня. Кавалеры труппы подхватили их с предпоследней ступеньки лестницы на сцену, и тут же зазвучал вальс. Мои красавицы закружились в танце. Обе пары стройные, длинноногие, пластичные и изящные. Кавалеры не позволяют себе сложных па. Ведут дам легко и ровно, словно плывут. Публика, улыбаясь, следит за парами.

Кончился вальс. Конферансье подходит к девочкам и что-то спрашивает у них. Затем выходит к рампе и объявляет:

— Канкан.

Это не тот канкан из восьми танцовщиц, что уже был.

В этом участвует весь кордебалет. И венгерки, и цыганки, и матроски, и казачки, и дивы в перьях — все слились в этом бешеном ритме. Мои девочки стоят у кулисы и с восторгом поедают глазами зрелище, еще невиданное даже в самом «Мулен Руж».

— Что это было в самом конце? — спросила Охота, когда мы уже сели в машину.

— Понравилось?