Сказки старого, нового и иного света (2 изд.)

Далее будущий отец взял лист бумаги и стал составлять для своего Шимшона жизненный план. В три года мальчик научится читать, в четыре — писать, к восьми выучит наизусть всю Тору, к тринадцати постигнет Талмуд, и тогда уже можно будет всерьез заняться с ним книгой «Зоар», чтобы к двадцати сын ученостью превзошел своего родителя, который к тому времени уже состарится и захочет покоя.

Ночью раввин поднялся на крышу, над которой опять сияла луна, произнес имена лилина, и все произошло, как в прошлый раз. Сначала мир почернел, потом скрипучий голос спросил, чего надобно Знающему Имена. Рав Шапиро открыл рот, чтобы перечислить все подготовленные задания: пусть-де мальчик родится здоровым и никогда не болеет, пусть будет прилежен в учебе и нешаловлив, пусть…

Но в это время туча, всегда сопровождающая лилим, сползла с луны, на крыше стало светло, и раввин увидел своего собеседника.

Сказать, что лилим страшны собой, — это ничего не сказать. Вид их настолько ужасен, что в старинных книгах просто говорится: «А вид их ужасен». Одно дело прочитать это на бумаге, и совсем другое — увидеть лилина перед собой в двух шагах, да еще ночью.

От испуга многоученый раввин шарахнулся, отлетел назад, зацепился каблуком за край крыши и рухнул вниз.

«Куда ты, Знающий Мои Имена?» — удивился лилин, который сам себе ужасным совсем не казался.

Но в ответ раздался только треск. Это рав Шапиро свалился на поленницу дров, расшиб свою мудрую голову и присоединился к предкам, ожидающим Дня Воскрешения.

Евреи всего местечка горько оплакивали великого человека. Люди говорили, что рава Шапиро погубила высота, на которую он взобрался, и в известном смысле были правы, но, как обычно, ведали лишь часть истины. Никто ведь не знал про лилина.

Точно в рассчитанный мудрецом срок, через девять месяцев, родился мальчик. Он в самом деле был рыжим, как апельсин, и назвали его Шимшоном — отец угадал и это. Но тайное имя ребенка исчислить было некому, и никто не мог подслушать мысли, витавшие в рыжеволосой голове.

А может быть, и к лучшему. Из пожеланий, которые не успел высказать черту несчастный отец, сбылось только одно: мальчик никогда не болел. Но ни ума, ни прилежности от родителя он не унаследовал. Был непоседлив, безмозгл и до того нескладен, что все называли его «шлимазл», нескладеха. В начальной школе-хедере он учился хуже всех. Его долго жалели из почтения к покойному, но в конце концов терпение учителей кончилось, а память о великом Шапиро слегка потускнела — все тускнеет от времени! — и тупицу выгнали. Ничего, кроме чтения, Шимшон не освоил, даже таблицы умножения, так что ученого из него получиться никак не могло, ведь для постижения книжных тайн понимание цифр еще важнее, чем понимание букв.

Так и рос никчемный сын прославленного отца чертополохом, не проявляя способностей ни в каком деле. Никто из детей с ним не дружил, никто не играл. Даже девчонки дразнили его за оранжевые конопушки, мальчишки поколачивали, а взрослые вздыхали, что яблоко упало так далеко от яблони. Новый раввин, который был далеко не так светел разумом, как усопший Шапиро, но все же очень-очень умен, говорил: «Бог в мудрости Своей устроил так, чтобы разум не передавался по наследству, а выныривал то там, то сям, будто рыбка, играющаяся в волнах. Иначе род людской разделился бы на семьи умные и семьи глупые. Вместо одного человечества получилось бы два. Нужно оно Господу, когда Он и с одним-то еле справляется? Притом еще вопрос, с которым из двух человечеств, умным или глупым, у Всевышнего будет больше мороки». С этим, конечно, не поспоришь.

Когда Шимшону исполнилось восемнадцать лет, мать сказала ему, что жить им больше не на что. Все минувшие годы она перебивалась, распродавая книги из обширной домашней библиотеки, но вот продана последняя. Из раввинова наследия ничего не осталось, только бумажка с какими-то невнятными каракулями. «Возьми ее в память об отце, мой глупый сын, и живи дальше один, как сумеешь», — сказала, плача, бедная вдова и удалилась доживать свой век в богадельню.

Шимшон-шлимазл почесал в затылке. Никаким ремеслом он не владел, на что жить, не знал. Подумал, продам-ка я дом. И продал, но, поскольку он был шлимазл, при расчете его надули, заплатили половину настоящей цены, а потом еще и обокрали, так что к вечеру остался он и без дома, и без денег, с одной только пожелтевшей бумажкой.

Поздно вечером сел раввинов сын у речки, развернул листок, с трудом прочел в лунном свете все «ш», «ч», «ц» и «щ», оплевав себе лапсердак. Тут вдруг потемнело, и предстал перед Шимшоном некто пахнущий серой, и раздался скрипучий голос.

«Что тебе нужно, Знающий Мои Имена?»

Парень испугался и на всякий случай зажмурился, что, кстати сказать, было не так глупо. Скоро опять выглянула луна, осветив ужасные черты лилина, а Шимшон их не увидел.

«Мне много чего нужно. Почитай, все, — сказал шлимазл. — У меня ведь ничего нет. Ты сам-то кто?»