Сказки старого Вильнюса II

Такой вывод почему-то казался не обидным, а радостным. Мир, где чудеса случаются с кем попало, просто так, от избытка, казался замечательным местом. Ну, или самой прекрасной галлюцинацией на свете. Впору пожать руку собственному сознанию, оказавшемуся способным ее породить. Или вместить – если все-таки эта странная жизнь происходит взаправду. Что бы это слово ни значило.

Однажды встревожился: а что случится, если, скажем, второго двадцатого июня две тысячи двенадцатого года я прогуляюсь по тем же самым местам, где уже ходил первого двадцатого июня? Неужели встречу там самого себя? И как тогда быть?

Опасение, впрочем, быстро сменилось любопытством: а действительно, что случится? Во многих культурных традициях считается, будто встреча с собственным двойником – предвестие скорой смерти. Ха, тоже мне новость. Можно начинать смеяться.

Думал: «Встретившись в городе, мы можем вместе вернуться домой. И поутру проснуться тут – вдвоем, в одной квартире, в один момент так кстати взбесившегося времени. Воистину отличное начало прекрасной дружбы[20]. Или захватывающее развитие прекрасной шизофрении, кому что больше нравится».

Думал: «Могло бы получиться неплохо. По крайней мере, полное взаимопонимание нам гарантировано».

Думал: «Интересно, а куда мы, в случае чего, денем третьего? Если вдруг встретим его однажды – когда-нибудь очень нескоро. Например, позавчера».

Думал: «Ой, мамочки».

Думал: «А все равно было бы круто».

Стал целенаправленно повторять уже пройденные маршруты в соответствующие дни – все, что мог вспомнить. Высматривал себя на безлюдных улицах, караулил в любимых кафе и просто у подъезда, предусмотрительно выскочив из дома на полчаса раньше, чем в прошлый раз.

Ничего не вышло. Все неизменно повторялось – погода, люди, автомобили, даже многочисленные городские коты дисциплинированно возлежали на одних и тех же подоконниках. Но сам оказался единственной свободной переменной среди всеобщего постоянства – ходил, где вздумается, делал, что хотел, каждый день, как в первый раз, не оставляя ни следов, ни воспоминаний, ни, тем более, двойников. Что, честно говоря, немного обидно.

Совсем чуть-чуть.

Одному тоже было неплохо.

Думал: «Это, конечно, серьезный аргумент в пользу версии о посмертных видениях. Если так, забавно, что ближе всех к истине оказался простодушный Сведенборг[21]. И какое же счастье, что именно он, а не какой-нибудь мрачный пророк, одержимый идеей ада».

Думал: «А если это все-таки прижизненный бред, будем надеяться, что меня никогда не приведут в чувство. Ничего не хочу менять».

Думал: «Жив или мертв, сплю или бодрствую, но я сейчас счастлив, как никогда прежде. Хожу, дышу, ем, глазею по сторонам, слушаю, обоняю, мокну под дождями, сладко изнемогаю от послеполуденного зноя, восхитительно зябну по ночам – чего мне еще. Со стороны может показаться, что я бездельничаю, на самом же деле занят по горло – живу. И, похоже, впереди у меня еще куча времени, чтобы совершенствоваться в этом непростом искусстве. Вечное виленское лето – мне одному. То ли высокая награда за исключительное безумие, то ли своего рода паек, положенный всем, кто приезжает в этот город умирать. Кто знает. И какая разница».

В один из тех дней, когда тщетно пытался отыскать в почти безлюдном городе себя, встретил Бету.

То есть видел-то ее уже не раз – мельком, краем глаза, боковым зрением, даже не осознавая, что как-то выделил сизоволосую женщину с серой кошкой на руках среди прочих прохожих. Но в тот день, двадцать шестого июля, поздоровался с ней – машинально, как с соседкой, или старой знакомой. Тут же понял ошибку, страшно смутился, но женщина так же машинально кивнула в ответ. Она была занята – гладила кошку и рассказывала ей трагическую историю не прижившегося в Вильнюсе трамвая, вагоны которого в финале распродали по дешевке городским обывателям для хранения сена и овощей. Кошка внимательно слушала, сочувственно взмуркивая в нужных местах.

Потом никак не мог сообразить – какая она была? Красивая или нет? Юная или уже за тридцать? Маленькая, высокая? Вроде довольно худая, но тоже не факт. Помнил только волосы, сизые, как голубиное перо, стоптанные тряпичные туфли, загорелые колени и глаза, темные, как полночь за дровяными сараями на улице Даукшос, куда случайно забрел однажды, исследуя тайную ночную жизнь городских дворов.

С тех пор стал специально их высматривать – женщину и кошку. И, обнаружив, всякий раз радовался так, словно выиграл главный приз в какой-то неведомой лотерее.

Они были в июле.

Точнее, в двадцатых числах июля, когда городом овладел зной, и воздух превратился в тягучую белую пастилу, ароматную, но почти непригодную для дыхания. В эти дни женщина с кошкой, похоже, только и делали что слонялись по улицам, изредка останавливаясь, чтобы подкрепиться. Женщина покупала эспрессо в маленьких картонных стаканчиках, кошка пила воду из фонтанов.

В июне и первой половине июля женщина иногда ходила по Старому Городу, но одна, без кошки.