Сказки старого Вильнюса III

И ушел прежде, чем Анджей успел не то что ответить, а осмыслить услышанное и почувствовать, что позвоночник его тает, как мороженое на солнце, в которое превратилась раскалившаяся от чужих, непонятных, сколько ни переводи, слов голова.

Шел домой, повторяя про себя, то по-немецки, то по-польски: «Звезды синие-синие, а небо часто меняет цвет». Раз двести, наверное, повторил. Почему-то не надоело.

Во дворе на Лабдарю был уже без десяти семь. Не любил приходить раньше назначенного времени даже больше, чем опаздывать, просто не рассчитал. Однако на балконе уже толпилась знакомая компания: длинный, мальчишка и обе женщины. Фабиан Файх, благополучно сменивший темный костюм на стыдливо пламенеющие шорты, помахал сверху рукой – дескать, заходи.

Нажал одновременно кнопки с цифрами 3 и 8, поднялся на второй этаж. Немец уже распахнул дверь и стоял на пороге, не просто улыбаясь, сияя. Сказал:

– Я очень боялся, что был недостаточно убедителен.

Ответил сдержано:

– В самый раз.

И, не удержавшись, спросил:

– Ты всех учеников такими сладкими обещаниями на уроки заманиваешь?

– Нет, не всех, – невозмутимо ответствовал Файх. – Только тебя.

Войдя в гостиную, Анджей вздрогнул. Потому что давешняя старуха в пальто тоже была тут. На балкон не пошла, сидела в кресле, в самом дальнем углу. На губах ее блуждала блаженная и растерянная улыбка праведницы, совсем недавно попавшей в рай и еще не успевшей привыкнуть к новым обстоятельствам.

– Попросила разрешения посидеть тут, говорит, на улице слишком холодно, – заметил Файх. – Старые люди часто мерзнут, даже летом.

И умолк, как будто действительно все объяснил.

Но Анджей пока не был готов его расспрашивать. Хватит разговоров. И так весь день провел как во сне, с трудом понимая, где находится, и что, черт побери, происходит. Работать не мог совершенно, одна надежда теперь, что ночь окажется достаточно долгой, и все можно будет наверстать.

– Зато, спорим на что угодно, сегодня тебе не очень скучно, – подмигнул ему немец.

Спорить не имело смысла. Что-что, а скучно не было. Факт.

Сказал:

– Но учти, я не сделал домашнее задание.

– Ты выполнил его еще в прошлый раз, можно сказать, авансом. И теперь я твой вечный должник. Черт знает что такое эти твои записки, контрабандой притащенные из сновидения; обычно люди не запоминают приснившийся текст, а у тебя получилось. Считай, полдела за меня сделал, поставил мне голову на место, обозначил структуру, наметил смысловые узлы, задал интонацию и даже отчасти прояснил контекст. Что же касается предстоящего урока, сегодня к нему готовилась только Марина. Одно занятие, один человек, мы так договорились, не помнишь?

– Не помню. Выходит, не так уж хорошо я понимаю по-немецки.

– Гораздо лучше, чем тебе хотелось бы, – усмехнулся Фабиан Файх. – Просто отвлекся, бывает. А теперь пошли на балкон, пока мой коридор не успел тебе надоесть. А то, чего доброго, не придешь больше. И разобьешь мне сердце.

– Очень рад видеть вас у себя в гостях, – немного чересчур громко, видимо, чтобы его слышала оставшаяся в комнате старуха, сказал Файх, воцарившись в центре балкона. – Отдельно приятно, что все пришли чуть раньше назначенного времени – обычно это показатель высокой заинтересованности в занятиях. Я прошу прощения, что не приготовил для вас ни закусок, ни напитков. На самом деле я не настолько жадный. Просто не хотел, чтобы возня с посудой отвлекала нас от разговора. Все-таки урок есть урок, и, чтобы извлечь из него максимум пользы, следует предельно сосредоточиться. Марина, ты готова рассказывать?

Та вздохнула и покачала кудрявой головой.

– Готова-то я готова. Только боюсь, что мне никто не поверит. Потому что выглядит так, как будто я специально для твоей книжки все выдумала.

– Я поверю, – пообещал Файх. – Хорошо знаю этот эффект. Черт знает что начинает твориться с человеком, как только его жизнь становится частью литературного замысла. Всякая настоящая книга сама себя придумывает, это известный факт.

«Кому, интересно, известный? – проворчал про себя Анджей. – Кто эти знатоки, глаза твои бесстыжие?»

Но вслух ничего не сказал, чтобы не мешать Марине. От смущения и растерянности она сейчас выглядела трогательной, как школьница, даже крупное пышное тело казалось чужим и необязательным, чем-то вроде маминого пальто, надетого из любопытства, чтобы покрутиться перед зеркалом, а потом снять, повесить на место, в шкаф, и забыть.