Сказки старого Вильнюса III

Вечером в воскресенье все закрывается рано, так что поцеловали с десяток запертых дверей, пока не обрели счастье в маленьком баре на Тилто, вынесли это счастье в душную, душистую ночь, сидели на краю тротуара, потягивая пиво, курили, щурились от наслаждения, бессмысленно улыбались водителям автомобилей, изредка проезжавших мимо, те удивленно улыбались в ответ. Немец болтал без умолку, пересказывал душераздирающие подробности своего уикенда, антропологически злословил, развлекал, смешил. «Совсем как настоящий, — ухмылялся про себя Анджей. — Совсем как настоящий, надо же, а».

Проводил его потом до Лабдарю. Ну как проводил, просто им было по дороге, ему — чуть дальше. Во двор заходить не собирался, Файх не юная девица, впервые возвращающаяся в родительский дом за полночь, следовательно, к подъезду его доставлять не обязательно. Открыл было рот, чтобы проститься до завтра, но, увидев на ступеньках перед дверью магазина «Зодиак» знакомый силуэт в зимнем пальто, непроизвольно вцепился в руку немца, как дети хватаются за отцовскую ладонь перед лицом неведомой опасности, невероятного приключения, долгожданного сюрприза — все равно.

— Удивительно даже не то, что ты боишься безобидную старушку Грету Францевну, — сказал Файх. — Удивительно, что больше никто ее не боится. Неужели не чуют?

— Не чуют — что?

— Что она пришла к нам из позапрошлого ноября. Я уже говорил. Думай что хочешь, но это правда. Очень страшная правда, на мой взгляд. Впрочем, это ты как раз и сам знаешь.

Подумал: «Да ни черта я не знаю».

— Вернее, чуешь, — исправился немец. — У тебя прекрасное чутье.

— Извините, я не хотела причинять беспокойство, — сказала старуха, поднимаясь со ступенек им навстречу. — Сейчас пойду к себе. Села, потому что голова закружилась. Ничего, проходит, уже почти прошла. А кружилась так сильно, так сладко, словно я снова учусь танцевать вальс. Хотя я уже давным-давно выучилась; мне тогда сшили белое платье. Я танцевала с отцом, был мой день рождения, мне исполнилось пятнадцать лет. Мы кружились, кружились, летели куда-то под музыку, почти не касаясь пола, я в новом белом платье, отец в своем лучшем костюме, и он говорил: «Какая ты счастливая, Грета, все у тебя впереди». Но впереди оказалось так мало! Меньше, чем ничего. Так холодно, так стыдно, так убого и скудно, что мне проще думать, будто в моей жизни не было вообще ничего, кроме детства. Зато оно было всегда, и еще будет, будет! Я всегда ношу его с собой под отцовским пальто, оно там как раз помещается. И смотрите! — Грета Францевна протянула к ним руку в толстом жестком драповом рукаве. — Этому пальто уже почти сто лет, но оно до сих пор не истлело. Вот что значит носить за пазухой собственное детство, время уважает настойчивых и порой идет на мелкие уступки. Хотя лучше бы оно сохранило не пальто, а девочку в белом платье, которая научилась танцевать вальс.

Старуха умолкла. И вдруг с неожиданной злостью добавила:

— Незачем было учиться. Не пригодилось.

Развернулась и стала спускаться по лестнице. А они растерянно глядели вслед.

— Ты видел, куда она ушла? — наконец спросил Файх.

— Ну так по лестнице же, вниз…

— А это ничего, что у так называемой лестницы всего две ступеньки?

— По-моему, ничего. В свете последних событий мне это кажется вполне обычным обстоятельством.

— Твоя правда, — вздохнул немец. — Но мне все равно обидно. Никак не могу за ней уследить. Не дается!

Сказал:

— Просто в следующий раз надо не ждать, а сразу пригласить ее на прогулку. Предложить руку, придерживать под локоть, как положено галантному кавалеру, и пусть идет, куда сама захочет.

— Ладно, — невозмутимо кивнул Фабиан Файх. — Попробуем так.

И пошел к своему подъезду.

Крикнул ему вслед:

— Эй, а когда ты меня убьешь?

— Всегда, — пообещал немец. Остановился, обернулся и еще раз четко, по слогам произнес: — Всег-да.

Совершенно невозможный тип.

В понедельник, собираясь на Лабдарю, вдруг подумал: «Сегодня по идее рассказывает Даниэль. И получается, все? Мой сон про „Книгу перемены мест слагаемых“ Файх сразу зачел как выполненное задание, а Грета Францевна вряд ли станет делать уроки. Хотя кто ее знает, у нашего немца особо не забалуешь. Ладно, но что потом?»

Подумал: «Ясно что. Сегодня уже девятнадцатое. Скоро у Файха закончится командировка, а вместе с нею август, и все, и все. И все».

Подумал: «Не надо драматизировать. Август, конечно, закончится, куда ему деваться, но я-то, счастливчик, не доживу до этого дня. Немец твердо обещал меня убить, а значит, ему придется сделать это до конца командировки. Не приезжать же из-за меня в Вильнюс еще раз, зимой. Глупо убивать людей, когда вокруг темно и холодно. Я бы точно не стал».

Подумал: «Надеюсь, он не шутил».